жить? Будет, а, кретин?
— Кто ж его знает? Башку ему качественно проломили, — буркнул сидящий у стола Портнов.
— Ага! Ты не знаешь! А кто знает? Подохнет — что я скажу Якубову? А он, между прочим, один искать их кинулся, а ты, сука, квасил, как ни в чем не бывало, и молодчики твои хреновы тоже! Молчи, недоносок! — ошпарил он и не пытающегося отвечать подручного.
— Хватит! — неожиданно оборвал шефа Портнов.
— Ч-что? — прошипел Заседин. — Да я тебя, гада…
— Хватит причитать!
Аркадий Николаевич, ошеломленный дерзостью, застыл посреди комнаты с раскрытым как выпускной клапан ртом. Если бы изо рта вырывалась струя раскаленного пара, сходство с перегревшимся котлом было бы полным.
Портнов сильно крутанул по столу любимую игрушку — макаровский патрон и накрыл его ладонью у самой кромки.
— Никуда документы не денутся, найдем, — веско сказал он. — Этих двоих тоже. К тому же один из них прилично покусан. Без больницы не обойдется. Джафар? Кто он такой? Да хрен бы с ним. На него Якубов размениваться не станет. Дело важнее. А разменяется, значит, дурак. Юрка попсихует и придет. За пистолет я уже извинился, и еще раз говорю — искуплю! Еще есть проблемы?
— Как… как ты со мной… смеешь? — выдохнул, наконец, Заседин.
— Так!
* * *
Примерно в это же время Юрий Мызин опрокидывал вторую половину стакана водки. Он сидел на кухне своего фешенебельного дачного особняка. В лицо ему неприятно скалилось корявое сине-желто-красное существо, изображающее клоуна. Более всего клоун походил на черта. Исчадие ада красовалось на витражном стекле. Мызин сжал гладкие бока стакана, замахнулся им в ухмыляющуюся рожу и со стуком поставил емкость на стол. На дне плеснули остатки водки.
— Опустил меня, выблядок, — горько вымолвил он.
Сразу после окончания последнего боя, когда все неожиданно засуетились, оставили его в покое и куда-то понеслись, Мызин остался сидеть на холодной и мокрой траве. Он чувствовал себя выжатым, словно лимон. Хотя ему изрядно досталось, боли он не ощущал.
Начало темнеть, и дождь усилился. Юрий поднял взгляд к слепому небу и абсолютно спокойно подумал: «Ну, все. Пора домой». Он вошел в ринг и нащупал место на шее Принца, где проходит сонная артерия. Пульсации не было. Юрий взвалил тяжелое обмякшее тело на плечо и, слегка покачиваясь под грузом, двинулся к машине. На пути ему попались несколько человек, но он не обратил на них никакого внимания.
Мызин закопал Принца в дальнем конце участка и навалил на сырую, осевшую сейчас же землю большой валун, один из тех, что были заготовлены для альпийской горки. Потом, наследив ошметками грязи с подошв, зашел в дом и отыскал в холодильнике початую литруху.
Что он мог сделать там, в «Свече»? Что он мог?!
Аркашка был готов отдать любой приказ своим ублюдкам… в том состоянии, в котором он находился… совсем невменяемом… и он, Юрий, не сумел… да, не сумел защитить… Предал! Ведь знал, что Принц не убьет человека… Антистатик… Что теперь сказать Катьке?!
Рыло, украшающее стекло, издевательски мигнуло и тут же брызнуло осколками, приняв на себя пущенный со всего размаха стакан.
* * *
Портнов устроил в городе форменный шмон. Заручившись поддержкой местных правоохранителей, он получил ордера на обыск всего соболихинского наследства и задержание сбежавших из «Свечи». Их объявили в розыск, как особо опасных преступников. Его подручные бок о бок с милицией прочесали все места, где беглецы могли отсиживаться, опросили массу народа. Нет, здесь, в городе, их не было. На встревоженные вопросы родственников Соболихина, родителей братьев Гридиных и жены Константина отвечали: сами, мол, ищем, а подозреваются они ни мало, ни много в ограблении ресторана «Свеча» и убийстве сторожа. Через два дня розыскные мероприятия закончились выдачей премий милицейскому начальству. Облагодетельствованные менты торжественно пообещали: буде хоть малейшая к тому возможность, они непременно изловят супостатов.
* * *
Чаще всего Леньке снился брат. Улыбающийся здоровый, или же весь перевязанный, чудом спасшийся от неминуемой смерти, и теперь подтрунивающий над страхами младшего. А когда его сознание выныривало из забытья, хотелось грызть подушку. Но не было сил. Даже на это. Он не сопротивлялся, когда его переворачивали, не чувствовал боли во время перевязок и не пытался выплюнуть засовываемую ему время от времени в рот кашицеобразную пищу.
В тот день они добрались до столицы без особых проблем. Еще не выпавший в осадок Гридин, по всей видимости, он держался на остатках стрессорных гормонов и супердозах корейского женьшеня, разыскал институтского приятеля, и тот помог с временным жильем. Договорился в каком-то общежитии. Комендантша согласилась приютить двух мужчин без документов на месяц за скромные пятьсот долларов. Этот же приятель притащил к ним старшекурсника медицинского университета. Парень оказался с задатками, его, видно, сумели чему-то научить, так что первый самостоятельный больной юного доктора пошел на поправку.
Да, физически Ленька выздоравливал. Сепсис, поразивший его организм, потихоньку отступал, раны затягивались и синяки рассасывались. Капельные растворы промывали организм и восстанавливали объем циркулирующей жидкости. Мощные антибиотики, проникая в каждый уголок его тела, глушили на корню штаммы вредоносных бактерий. Вонючие мазилки, наносимые на развороченные зубами овчарки ткани, высасывали развившуюся там гниль и возрождали обменные процессы. Но ни капельницы, ни антибиотики, ни мази не могли вылечить его больную память.
Ленька всегда представлял брата этаким сверхчеловеком, это был настоящий культ. Костик может все: передвинуть горы, зашторить тучей солнце, достать зависший на самом высоком дереве воздушный змей, не моргнув глазом выслушать гневливую соседку, у которой только что разбили футбольным мячом окно. Может разобраться с любыми хулиганами или ментами и жениться на самой красивой девчонке в их городе. Несмотря на то, что оба они давно повзрослели, где-то в глубинах сознания младшего брата продолжала жить эта ирреальная вера.
И вот Костика не стало. На его, Ленькиных глазах, старшего брата загрызла собака. Собака! И других ребят тоже. А он ничего не мог сделать. Только выжить! Зачем? О родителях Ленька почему-то не вспоминал, да ни о ком больше вообще. Единственно — о брате. Эта мысль разъедала мозг, лишала его существование смысла.
Подходила к концу вторая неделя их проживания в общаге. Мурад Сафаров, поджав губы, смотрел на Гридина, безразлично ковыряющего ложкой в тарелке с супом. Ему надоело выполнять роли мамки, няньки и кухарки при ушедшем в депрессию юнце.
— Я собираюсь уезжать, Леня, — попытался он привлечь внимание товарища по несчастью. — Завтра уеду.
Тот ничем не дал понять, что понял сказанное, шаркнул пару