не осталось. Я знаю, что если эти проклятые документы сохранятся, мне и на Западе может не поздоровиться. Мне нет дела, сколько вы еще проживете. Но я бы хотел прожить подольше и получше, как это полагается честному борцу за свободу Венгрии. А теперь я слушаю вас.
Даже острая боль не помешала Хидвеги с интересом выслушать Фараго. Инстинкт самосохранения говорил ему: «Нужно выиграть время, как можно больше времени… У обреченного на смерть остается одно — тянуть время. Вдруг что-нибудь изменится?!»
— Скажите, Фараго, зачем вы боретесь, если не верите в победу? — спросил он.
— А что же мне остается делать? Три года я провел в подполье. Участвовал в подготовке вот этого восстания. Вы должны правильно понять меня. Как и раньше, я стою за свержение вашего строя. Но время для восстания, на мой взгляд, было выбрано неправильно. Я пробовал убедить в этом других, но меня, к сожалению, не послушали. Я считаю, что сначала нужно было организовать восстание в Польше, а затем или одновременно с ним — здесь. А Египет вообще пока не трогать… Однако мы отвлеклись от нашей темы, а времени у меня, увы, очень немного. Как бы ни хотелось мне подискутировать с вами, я вынужден торопить вас. Отвечайте: да или нет? Даю вам слово, что, если вы согласитесь, с вами не случится ничего дурного.
Хидвеги лихорадочно обдумывал положение. Его удивила расчетливая логика Фараго. «Возможно, он сдержит слово. Не потому, что он честный человек, а потому, что такие авантюристы любят самим себе казаться порядочными. У людей такого сорта свои понятия о чести. Если сейчас я откажусь говорить, мне не миновать смерти. Фараго не просто преступник. Это умный, опасный профессионал. Такого негодяя провести не удастся. Итак, надо решать. Или — или! Смерть или жизнь! Предательство или смерть! Вот в чем вопрос. Но и у меня есть честь. Значит, смерть? Что же такое смерть?» Когда-то, после того как жена Хидвеги ушла из жизни, он много думал о смерти и постепенно пришел к выводу, что это нечто подобное сну. Засыпая, человек не знает, проснется ли он завтра. Погружаясь в сон, он как бы умирает… «Какая чепуха! — возмутился Хидвеги. — Человек засыпает с надеждой на будущее. Даже само слово «сон» говорит, что последует пробуждение. Умерев же, проснуться нельзя. Наверное, набожные люди потому и умирают так спокойно, что верят в возможность воскресения. Но я-то не верю. Я знаю: больше не будет ничего. Знаю, что не встречусь в раю с Анико-старшей, потому что Анико тоже больше нет. Вернее, есть, есть в моем сердце, где время не стерло память о ней. Память о ней жива в моем сердце, жива в нашей дочурке, в Анико-младшей, в которой и мать и я, умерев, будем жить на земле…»
— Еще не решили? — услышал Хидвеги голос Фараго.
«Да, да, — думал он, — надо решать! Решать!»
Боль становилась все невыносимее, его лихорадило… «Видно, дольше тянуть нельзя. С Фараго шутки плохи… Ну что ж, пусть приходит смерть. Чем скорее, тем лучше», — решил Хидвеги и тихо проговорил:
— Послушайте, Фараго, вы толкаете меня на предательство. Но я не стану предателем. Вот мое последнее слово. Остальное решайте сами.
Фараго не удивился ответу майора: он тоже знал людей. До войны ему довелось допрашивать немало коммунистов. Он хорошо знал этих одержимых, этих фанатиков!
— Итак, вам надоело жить? — угрожающе спросил Фараго.
Хидвеги ничего не ответил. Закрыв глаза, он попытался отчетливее представить себе свое положение. Он был готов к самому худшему. «Только бы не пытали! Пытки — это страшно…»
Фараго что-то говорил, но Хидвеги больше не слушал. Слова, как волны, плещущиеся где-то вдали, не достигали его сознания. Лишь отдельные фразы, смысла которых он не улавливал, изредка врывались в его мысли.
— Последний раз спрашиваю! — как сквозь сон, услышал он слова Фараго.
«Не знаю, вынесу ли пытки, — вертелось в голове у Хидвеги. — Пытки! Как это страшно! Можно ли силой воли победить физическое страдание? Верх может взять инстинкт самосохранения. Инстинкт сильнее боли. Инстинкт не зависит от воли. Как-то мы спорили: что бы ты стал делать, если бы тебя схватили враги и начали пытать? Драгош, да, коротышка Драгош, помню, сказал: «Меня сколько ни пытай, не скажу ни слова». А что сказал я? Забыл…»
— Говорите! Не вынуждайте меня прибегать к крайним средствам!
«Черт бы побрал эту память… Ага, вспомнил! Я сказал: «Ребята, невозможно предвидеть, как будешь вести себя в каждом конкретном случае. Конечно, имеет большое значение, в каком душевном состоянии человек попадет в руки палачей. Но я считаю, что физические страдания можно преодолеть силой воли, а не физической выносливостью…»
На Хидвеги обрушился страшный удар… На какой-то миг ему показалось, что он лишился сознания. «А может быть, я действительно без сознания? Какая-то черная, жуткая масса давит на мозг… О, как тяжело! Почему вдруг задергалась голова? Словно шарик на резинке. И как больно! Как больно! Закричать? Когда человек кричит, ему становится легче. Нет, нет, не надо кричать! Что будет с маленькой Анико, если она услышит мои крики? Что подумают товарищи? Я командир, мне нельзя кричать от боли… Но ведь я тоже человек! Человек, а не какое-то сверхъестественное существо… Где я? Что со мной?.. Все пошло кру́гом… Я схожу с ума! Мне тяжко! Почему не поможет Анико?»
Хидвеги почувствовал, что проваливается в какую-то бездонную пропасть. А потом его подхватила неведомая сила и понесла, понесла… в небытие. «Маленькая черная точка там, внизу, это Земля… Но почему я сам вращаюсь с такой головокружительной быстротой? Черный шар приближается, растет… А может быть, это я сам падаю, на Землю?.. Нет, это не Земля… Это чей-то глаз. Чей это глаз? Где я видел этот звериный глаз? Человеческий глаз не может вращаться. А этот вращается и растет, растет, становится все больше… Надо вычислить, каково соотношение между скоростью его вращения и увеличением объема… Я не смогу вычислить… Никогда не любил математику. Почему меня хотят заставить заниматься математикой? Неужели и Анико не может понять меня? Ведь она знает и все равно спорит со мной! Иногда она бывает такой странной. Анико, золотко, не надо так бояться родов… Все будет в порядке. Не бойся, ты должна жить! Анико, милая, не покидай меня! Что будет со мной и маленькой Анико? Но кто кричит? О чем кричит этот черный шар? О, у черного шара есть рот! Или это я сам кричу? Да, кричу, потому что мне больно, очень больно… Нет,