глубоким — всего лишь по пояс. Одежда быстро намокла и мешала выбраться, сковывая движения. Но стоило лишь подумать, что неплохо было бы от нее избавиться, как бард обнаружил, что стоит в источнике полностью обнаженный. Он зачерпнул ладонями воду и пил, пока не свело зубы. С каждым глотком тьма рассеивалась.
Когда зрение вернулось, Элмерик снова увидел знакомого змея с зеркальной чешуёй, только на этот раз не хвост, голову — огромную, почти в человеческий рост. Чудовище, не мигая, смотрело на него алыми, с вертикальными зрачками глазами. А родник бил прямо из его пасти.
Бежать не осталось сил. По правде говоря, Элмерику было всё равно, сожрёт его змей или пощадит. Он словно смотрел на происходящее со стороны, будто рассматривал старинную гравюру или гобелен.
Змей зевнул, показав три ряда острых, как иглы, зубов и захлопнул пасть. Источник иссяк.
— Пу-уть без возвра-ата, — змей спотыкался на гласных, будто бы человеческая речь давалась ему с трудом. — Дорога-а судьбы-ы. Тепе-ерь ты по-онял?
— Я не вернусь? — буднично спросил Элмерик.
Он не чувствовал больше ни страха, ни холода. Если судьбе угодно, чтобы он остался тут — да будет так.
Вода в ручье засияла, ил стал золотым песком.
— Про-ошлое никогда-а не возвраща-ается. И мы не возвраща-аемся в про-ошлое. Зато-о ты отыска-ал родни-ик в се-ердце ле-еса.
— И что теперь? — бард взглянул на свои ладони, от которых исходило слабое сияние.
— Сам мне ска-ажи, — змей облизнулся. — Ны-ынче вре-емя безвре-еменья, кану-ун Сама-айна. Де-ень, что не при-инадлежит го-оду. Не принаджежи-ит никому-у. Отпусти-и про-ошлое. Живи-и настоя-ящим. Иди-и к бу-удущему. И, мо-ожет, мы встре-етимся сно-ова.
— Кто ты такой?… Такая? Такое? — вода стала заметно теплее.
Змей не ответил. Его взгляд замер, став выжидающим. В каждой зеркальной чешуйке Элмерик видел тысячи отражений самого себя.
Стоять в ручье становилось всё тяжелее: вода стремительно нагревалась, грозя вскипеть и сварить барда в светлой струящейся силе. Он понял, что пришло время принести обет.
Времени на размышления не осталось. Чтобы идти вперёд, нужно было отсечь то, что прежде было важным, но ныне стало ненужным. Элмерик понял: придётся ранить себя обетом — больно, но не смертельно. Рана зарастёт, но след останется навсегда: ведь только так сила сможет проникнуть в его тело.
— Отныне и вовек клянусь не петь песен для увеселения толпы, а только лишь для волшебных чар.
Помнится, лет с девяти он уже наотрез отказывался зваться менестрелем, хотя умел творить лишь самые простенькие чары. А в гильдии сразу представился бардом. Но потом отправился петь по придорожным кабакам, как все. И пока он будет считать, что в случае неудачи всегда сумеет прокормить себя, распевая на площадях, не бывать ему филидом. Отрезать себе возможности к отступлению — вот что такое «путь без возврата».
Вода в ручье пошла рябью, забурлила, и ослепительный свет залил всю поляну. Элмерик невольно зажмурился, а когда вновь открыл глаза, то обнаружил, что оказался на мельнице, будто никуда и не уходил. Одежда снова была на нём — рубашка даже не помялась. Ремень от арфы привычно оттягивал плечо.
Все друзья вернулись, никто не заплутал на дорогах судьбы. На их серьёзных повзрослевших лицах больше не было охранного знака. Но главное, мастер Каллахан тоже был здесь — живой и невредимый.
Элмерик не сумел сдержать нахлынувшие чувства: зная, что выглядит очень глупо, он сел на пол и рассмеялся от облегчения.
Глава десятая
Застолье вышло странным. Никто не шутил, не смеялся. Каждый уткнулся в свою тарелку и молчал, думая о чём-то своём. В тишине было слышно, как потрескивают дрова в камине и негромко звякают деревянные ложки о край глиняной посуды.
Угощение, наверное, было превосходным, но Элмерик почти не чувствовал вкуса пищи. Сегодня он пережил то, о чём не говорят вслух, но помнят до самой смерти — и это произошло с каждым из Соколят. Бард тайком вглядывался в лица друзей, выискивая признаки тяжёлых испытаний, выпавших на их долю.
Надо признать: все Соколята выглядели не лучшим образом. У Розмари были расцарапаны все щёки, руки и грудь, словно бы ей пришлось продираться сквозь заросли ежевики или колючего шиповника.
Волосы Келликейт стали на два дюйма длиннее. Похоже, для неё прошло больше времени, чем на самом деле.
Новые знаки огама на руках Орсона кровоточили. Бедняга даже ложку не мог удержать, поэтому пил похлёбку прямо из миски. Сидевший напротив него Джеримэйн вообще ничего не ел, но впервые на памяти Элмерика отхлебнул эль из большой деревянной кружки. Его лицо было бледным как полотно, а у левого виска появилась седая прядь.
Сердобольный мастер Деррек смотрел на всех с сочувствием. Мастер Флориан и леди Эллифлор тоже. Последнее было неожиданно. Впрочем, они проходили своё Испытание позже всех старших Соколов, и, видимо, не успели забыть, каково это.
Элмерику было до жути интересно, проходил ли через что-либо подобное мастер Каллахан. Наверняка должен был. У каждого из чародеев, собравшихся на мельнице за одним столом, однажды случилась своя «дорога без возврата».
Мало помалу, горечь ушла из сердца и на её место пришло облегчение. Он смог! Преодолел. Выжил. Его душа не стала неприкаянным болотным огоньком, вечно блуждающим во тьме между мирами. Друзья были рядом, никто не погиб. Теперь они в полной мере могли считаться Соколами — ловчими Его Величества, лучшими чародеями королевства.
Былые беды, казалось, не вызывали прежней боли. Впервые за годы скитаний Элмерик решил, что стоит отправить весточку домой. Отец, наверное, будет рад…
Мастер Каллахан вновь запустил круговую, бард едва не разрыдался от переполнявших его чувств, повторяя уже знакомые слова:
— Небеса не принадлежат никому, кроме птиц, а соколы поднимаются выше всех над облаками. Их острый взгляд и точный удар хранят покой жителей королевства. Их храброе сердце и верность