пытаясь сохранить равновесие. К счастью, ему удалось не упасть, но истончившийся щит растворился в воздухе.
Бард глянул вниз и замиранием сердца понял, что стоит на спине какого то гигантского существа, возможно, древнего, как сам мир. То, что он считал камешками, было краем костяного гребня. На мощном змеином теле блестели чешуйки, похожие на наконечники копий. Пока Элмерик в ужасе взирал на змея, две особенно проворные ветки захватили его ногу, зажав в тиски и не давая сдвинуться с места.
— Ух, паскуда! — выругался он, чертя в воздухе фэды огня. — Дайте дорогу! А то всех тут спалю к болотным бесам!
На ладони вспыхнуло холодное пламя, но поджечь ветку бард не успел: та на глазах засохла и отвалилась. По чёрной глади пошли круги, наружу с чавканьем вырвался ещё один пузырь болотного газа, и всё стихло.
Тело гигантского змея больше не пыталось извиваться. Направление роста чешуи подсказывало, что бард приближался к хвосту. Пожалуй, это была хорошая новость: он не горел желанием встретиться с головой этой твари — почти наверняка зубастой и плотоядной.
Он шёл, пока нога не перестала помещаться на костяных наростах. Это всё больше напоминало хождение по канату над пропастью. Элмерика пока спасала природная ловкость, но рубашку можно было уже выжимать.
— Да когда же ты кончишься, наконец? — процедил он сквозь зубы. — Должна же тут где-то быть твёрдая земля.
Змей резко вскинулся. Элмерик заорал и попытался ухватиться за гребень, но острая чешуя чиркнула по руке, вспарывая ладонь, и бард взлетел в воздух. За краткий миг полёта он успел вспомнить всю свою жизнь, отчаянно пожалеть, что умрёт в расцвете лет и взмолиться богам о чуде.
Вопреки ожиданиям, он упал не в болото, а на ковёр из шишек и сосновых иголок, перекатился на спину и некоторое время лежал, глядя остановившимся взглядом в чёрное небо, полное неожиданно ярких звёзд.
Отдышавшись, Элмерик встал и огляделся. Сердце пропустило удар — он был в Холмогорье возле дома, где родился и вырос.
* * *
Всё выглядело по-прежнему. Разве что плющ на северной стене двухэтажного особняка разросся ещё гуще. Ворота были приглашающе открыты, в окнах горел свет.
Элмерик не знал, что и думать. Неужели Испытание закончилось вот так? Может быть, лес счёл его недостойным и отправил домой? Или всё только начинается? Должен ли он войти или нет? Настоящий ли вообще этот дом?
До ушей Элмерика вдруг донеслась музыка, и он с замиранием сердца узнал знакомую с детства балладу. В ней говорилось о девушке, что спасла своего возлюбленного, похищенного феями, но тот после возвращения в мир людей сильно изменился и никогда больше не улыбался, потому что оставил всю свою радость в Волшебной стране. Элмерик очень любил эту песню: едва услышав знакомый перебор струн, он бросал всё, прибегал, садился у ног отца и слушал, раскрыв рот, старинные легенды Холмогорья.
Мать всегда подпевала в рефрене в котором девушка трижды вопрошала любимого, где он оставил свои смех и радость. У неё был сильный голос, звенящий, как лесной ручей. Даже в праздники она не оставляла рукоделие, и Элмерик помнил её то с иглой в руках, то со спицами для вязания. Помнится, после её смерти Элмерика пытались заставить спеть за деву, но он не смог: ему казалось, что так он предаёт память матери. Отец тогда глянул на сына осуждающе, но вслух ничего не сказал.
Баллада тем временем близилась к концу, и вот наконец зазвучал рефрен: «Ответь, ответь мне, милый друг: где ты оставил смех?». Элмерик забыл, как дышать: это был голос матери. Он стоял, не веря собственным ушам. И боясь поверить. Но разве боги не всемогущи? Особенно в ночь Самайна…
«Зима ступила на порог, и ночи всё длинней. Ответь, ответь мне, милый друг: где радость прежних дней?»
Элмерику пришлось схватиться за каменную изгородь, чтобы не упасть. Может, он каким то непостижимым образом попал в прошлое? Теперь никакие силы этого мира не заставили бы его пройти мимо. Он чувствовал себя мотыльком, летящим на огонь, но шагнул в открытые ворота.
Сад вокруг дома выглядел ухоженным, как при матери. Это после его запустили: плетистые розы выродились в шиповник, ежевичные изгороди буйно разрослись, а любимые мамины незабудки совсем потерялись в высокой траве.
Элмерик прошёл по усыпанной камешками дорожке и заглянул в окно. Его взору предстала празднично украшенная зала, полная гостей. Стол ломился от яств: Лаверны никогда не бедствовали, так что мяса, молока и зерна у них во все времена было вдоволь. К тому же отец сам делал умопомрачительные соленья, пряный сидр и домашнее вино из ягод.
Отец в нарядной алой тунике сидел на своём обычном месте во главе стола. Он совсем не постарел, разве что каштановая курчавая борода стала длиннее. Прямо перед ним на невысокой деревянной треноге стояла арфа из тёмного дерева, украшенная холмогорской вязью и резными листьями. Этим инструментом по традиции всегда владел старший мужчина в семье. Элмерик в точности не знал, сколько на самом деле лет этой арфе, но был уверен, что не одно столетие.
А рядом с отцом сидела матушка. Живая! В алом платье с рукавами в пол она была похожа на королеву. Может, он попал в мир, где она не умирала вовсе? Или оказался на Стеклянном Острове, в гостях у Хозяина Яблок, где мать и отец, наконец воссоединившись, пируют вместе? Значит ли это, что он сам тоже умер? Может, соскользнул со змея и утонул в болоте? И если так, то почему продолжает чувствовать холод?
Налетел порыв ветра, громко хлопнула ставня. Отец повернулся к окну, их взгляды встретились, и Элмерик отшатнулся. Его разрывало между двумя желаниями: бежать прочь сломя голову или войти в дом, обнять родных. Пока он мешкал, отец уже сам выскочил на порог и сощурился, глядя в темноту:
— Элмерик? Сынок, это ты?
И бард вышел на свет.
— Папа, прости, я…
Зря он,