Конечно же, кто, как не The 69 Eyes.
– Ага. Взял тут гитару из дневного стационара. Больные попросили что-нибудь сыграть.
– «Белую кошку» тоже играл? – засопела Никки.
– Конечно. Как же без колыбельной.
– А я уже забыла, как твой голос звучит, – с обидой протянула она.
– Конечно, забыла, – настал мой черед язвить. – Ладно, после смены спою тебе хоть десять «Белых кошек». А ты там, что делаешь?
– Конспект учу, – фыркнула Никки. – Завтра зачет сдавать. Видеть уже не могу эти МАФы, БАФы и прочую архитектурную мутоту.
– Ну, вот. А кто мне громче всех доказывал, что жаждет перестроить наш город? – ехидно спросил я. Никки вздохнула в ответ.
– Да, я. Выебываюсь просто. Устала.
– И как хорошо бы тебе помог массаж, да?
– Не драконь, Ванька! – рявкнула Никки и рассмеялась. – Я ж запросто сейчас оденусь, примчусь к тебе, а потом изнасилую тебя на ржавой, скрипучей кровати в подвале.
– Боюсь, боюсь, – усмехнулся я. – Ладно, солнце. Пора идти, пока не всполошились. Хорошей учебы.
– Угу. Теперь массаж один в голове… Ты там тоже учи. Спрошу же, как отоспишься, – пригрозила она. Затем чмокнула в трубку и добавила. – Целую в губищи твои сахарные. Пока-пока.
Отключившись, я убрал телефон в карман, чуть подумал и вытащил сигареты. К черту Витю, к черту Машу, к черту всех. Еще одну сигарету за два концерта я точно заслужил.
Вернувшись в отделение, я удивленно замер на пороге. Не было привычных воплей, плача или ругани. Сопел на стуле у входа Витя, негромко играла музыка из кабинета медсестры Маши, и доносился редкий храп спящих больных. Я вздохнул и отправился в привычный обход. Тишина тишиной, но всякое бывает, в чем уже неоднократно убедились все санитары.
В туалете обнаружилась Бяша, которая методично долбилась лбом в стену. Она вздрогнула, когда я прикоснулся к ее плечу, а потом, грустно улыбнувшись, ушла. Её тики были чем-то похожи на особенность Копытца, вот только Бяша быстро выходила из ступора и возвращалась в привычное меланхоличное состояние.
– А, ты тут уже? – зевнул Витя, входя в туалет.
– Давно уже, – хмыкнул я, закуривая сигарету. – Непривычная тишина.
– Ага. Они после твоего концерта разошлись по палатам, как усталые детишки, – усмехнулся санитар и снова зевнул. – Ладно, я пойду вздремну. Присмотришь сам?
– А у меня есть выбор? – ехидно ответил я, но я Витя ехидство не услышал. Коротко кивнул, почесал шишковатую голову и отправился в кладовку, где санитары из кучи тряпья, мешков и досок сооружали на ночь вполне приемлемую кровать. Кто-то для сна, а кто-то для ебли.
Вернувшись к столу у входа, я вытащил из ящика, запертого на ключ, свой рюкзак и книги. Затем раскрыл учебник по истории России и погрузился в изучение периода революции.
В три утра пришел черед еще одного обхода. Зевнув, я убрал книги в ящик стола, достал сигареты и медленно направился по коридору, заглядывая в каждую палату. Почти в каждой царила тишина, но где-то все было по-другому. Вскрикивала во сне Аля Нудистка, которая любила в неподходящий момент сбросить с себя всю одежду, а потом носилась по отделению, пока её пытались поймать санитары. Витя и Азамат, ожидаемо, частенько спорили друг с другом, кто теперь будет ловить Алю. На меня они внимания не обращали и частенько прибегали к «цуефа». Проблема Али была в том, что она не могла сопротивляться голосу в голове, который приказывал ей снять одежду и убегать. Чаще всего лекарства помогали, но порой Алю перемыкало и отделение вновь ждала игра в догонялки. Меня часто передергивало от отвращения, когда Витя обсуждал с Азаматом, за что успел полапать несчастную женщину. И пусть я молчал, но по приходу домой скрупулезно переносил события дня в тетрадку с темно-синей обложкой. Внутри словно тлела уверенность, что однажды эти записи мне помогут. Но вот в чем и когда… ответов не было. Однако своей интуиции я верил и тщательно все записывал. Лишь после этого разрешал себе лечь в кровать и моментально отключиться.
В другой палате сидит на подоконнике Лиза. Лиза – лунатик, а еще она дважды пыталась отрезать мизинец у своего мужа во сне. Один раз ей почти удалось, но мужик вовремя проснулся и ударом в висок отправил супругу в нокаут. Разговор с психиатром выявил шизофрению и Лиза попала к нам. Иногда она гуляла во сне по отделению, но порой могла и лужу напрудить прямо посреди палаты. Естественно, утром она этого не помнила. Как не помнила, откуда взялись синяки. Зато помнил Витя, которому надоело убирать за женщиной вонючую мочу, и он не стеснялся использовать грубую силу.
Сладко сопит во сне Олеся. Она не отдает себе отчет, что всю свою жизнь, скорее всего, проведет в психиатрической больнице. Но сейчас она спит, иногда шевелит влажными губами и улыбается, видя цветные и яркие сны, где у нее есть мама и папа, а вместо подзатыльников есть конфеты и любовь.
Не спит только Настя. Её глаза блестят, а тонкие пальцы привычно теребят край одеяла, словно Настя пытается таким образом отрешиться от мыслей. Не помогает. Она бежит в туалет, возвращается и снова ворочается на кровати. Лишь изредка, во сне, она зовет своего Сашу. Зовет, а потом плачет. Тоскливо, как ирландская банши на болотах, разрывая сердце тем, кто смог его сохранить.
– Иван Алексеевич, можно сигарету попросить? – я обернулся и, увидев Настю, кивнул. Она часто просыпалась в мою смену и бродила по отделению, ища спокойствия. Вот только так и не могла его найти.
– Держи, – я протянул ей пачку и не стал отрывать фильтр, хотя таковы были требования заведующей. Больные запросто могли из сигаретного фильтра сделать заточку, а потом порезать себе вены. Поэтому больные всегда курили папиросы, типа «Примы» и «Беломора», а если удавалось выклянчить сигаретку у санитара, не скрывали своей радости. Вот только Насте фильтр был не нужен. Она не собиралась убивать себя. – Чего не спишь? Опять голос мешает?
– Нет. Он давно уже молчит, – робко улыбнулась она. – Спасибо.
– За что?
– За песни. Я отвыкла от песен. Иногда нам радио включают, но там не те песни, что я люблю. А раньше всегда ходила на концерты. С Сашей… и его друзьями.
– Они в прошлом, Насть.
– Знаю. Просто иногда меня словно водой ледяной обливают. Я вспоминаю, что случилось. Всего на миг, но и этого хватает. Такая страшная боль…
– Сейчас тебе полегче? Тебя не обижают?
– Нет, Иван Алексеевич. Санитары меня не замечают. Могут, конечно, заставить туалет вымыть. Но это не так страшно, – улыбнулась