в грязи и пыли, сбруя была также в беспорядке: они могли прекрасно сойти за дезертиров.
Ровно в шесть часов утра на следующий день драгуны должны были отворить ворота аббатства. Я со своими гусарами в этот час обязался поспеть к воротам монастыря.
Мой сержант последовал за англичанами. Через полчаса он вернулся и доложил мне, что англичан впустили в монастырь.
Итак, все пока шло благополучно. Наступила темная ночь.
Обойдя караулы и убедившись, что все в исправности, я улегся в кровать, приготовленную для меня трактирщиком, и скоро погрузился в беспробудный сон.
Вы, конечно, слыхали не раз, что я считался и считаюсь идеальным воином. Но любовь к истине и скромность побуждают меня сказать, что это неправда. Некоторых необходимых для идеального солдата качества я лишен. О храбрости своей говорить не стану. Пусть об этом говорят те, кто видел меня в бою.
Помню я, как солдаты, сидя около костров, спорили о том, кто самый храбрый воин в великой армии. Одни хвалили Мюрата, другие — Ласалля, третьи — Нея. Бывало, и меня спрашивали, кого я считаю самым храбрым, но я в этих случаях только пожимал плечами и улыбался. Я боялся, что меня сочтут хвастуном, если я скажу, что нет в армии солдата храбрее, чем бригадир Жерар. Но факты всегда остаются фактами, а я отлично знал, что храбрость моя прямо из ряду вон выходящая храбрость.
Но солдату мало храбрости. У него должны быть, кроме того, другие качества, в том числе — легкий сон.
А этого именно у меня и не было. Я в детстве отличался тем, что спал очень крепко, и это меня в описываемую ночь чуть-чуть не погубило.
Было, должно быть, около двух часов утра. Вдруг я почувствовал, что задыхаюсь. Хотел я было крикнуть, но не мог. Тогда я попытался встать, но и это мне не удалось. Лодыжки, колени и руки были связаны. Я мог двигать только глазами и при свете португальского фонаря увидал у подножия кровати монаха и трактирщика.
Бледное и толстое лицо трактирщика, когда я его видел накануне вечером, не выражало ничего, кроме глупости и ужаса, но теперь передо мной был кровожадный зверь и изверг. В правой руке он держал длинный, с темным лезвием нож.
Аббат вел себя с прежним достоинством и был совершенно спокоен, но его капуцинская ряса была теперь распахнута и под ней я увидел черный сюртук с кистями, в роде тех, какие носят английские офицеры.
Когда наши взоры встретились, аббат оперся на кровать и стал беззвучно смеяться до тех пор, пока кровать не затрещала под его тяжестью.
— Простите мне мой смех, полковник Жерар, — произнес он, наконец. — Я не сомневаюсь в том, что вы — хороший солдат, но едва ли, однако, вы можете перехитрить маршала Мильфлера. Это прозвище мне дали ваши товарищи. Повидимому, вы считали меня человеком очень неразумным, но это свидетельствует, если мне будет позволено так выразиться, только о недостатке вашей собственной сообразительности. Право, полковник, я редко встречал таких малосообразительных людей, как вы, если не считать моего крепкоголового соотечественника, этого английского драгуна, Крауфорда.
Можете себе представить, как я себя чувствовал, внимая этой бесстыдной речи. Ораторствовал негодяй неспеша, пересыпая свою речь разными цветистыми выражениями. За эту особенность ему и дали прозвище Мильфлера.
Говорить я не мог, но в глазах моих злодеи, конечно, сумели прочитать угрозу.
— Кстати, полковник, — продолжал Мильфлер, — вам очень везет в жизни. Мой друг непременно перерезал бы вам горло, если бы вы не так крепко спали и попробовали бы шевельнуться в то время, когда мы вам связывали руки и ноги. Позвольте вам рекомендовать этого господина. Это бывший сержант седьмого пехотного полка вашей армии, мосье Шенье. Он несравненно опаснее Алексея Моргана, капитана гвардии его королевского величества!
Шенье в это время оскалил зубы и погрозил мне ножом. Я ответил ему взором, полным ненависти. Мне было стыдно глядеть на французского солдата, который мог пасть так низко.
А маршал продолжал говорить. Голос у него был вкрадчивый, мягкий:
— Если это вам интересно, могу сообщить, что приготовления как ваши, так и англичан, были предметом самых тщательных моих наблюдений. Мне кажется, что мы с Шенье хорошо сыграли наши роли. Позвольте также вам сообщить, что в аббатстве уже все приготовлено для вашего приема. Войдя в ворота крепости, Крауфорд и его драгуны очутились под обстрелом из пятисот окон. Гостям пришлось или сдаться или быть перестреленными. У драгунов хватило ума и они сдались. Я предложил бы вам отправиться в аббатство в нашем обществе и убедиться во всем своими глазами. Обещаю устроить вам свидание с вашим другом. У него — в этом могу поручиться — лицо так же вытянулось и побледнело, как сейчас у вас.
После этого негодяи стали шопотом совещаться. По некоторым словам я понял, что они хотят пробраться вместе со мной мимо моих караульных и унести меня в свое гнездо.
— Мне кажется, что за сараем караульных нет, — произнес, наконец, маршал. — Побудите здесь, мой любезный Шенье; если пленник станет беспокоиться, вы знаете, как надо поступить.
Я остался наедине с этим подлым ренегатом. Маленькая, коптящая лампочка слабо освещала комнату. Шенье присел ко мне на кровать и стал точить о сапог свой нож. Я лежал жалкий, беспомощный, не будучи в состоянии двинуть пальцем и сознавая в то же время, что