ИЗ ДНЕВНИКА ПОЭТА*
Жизнь*
Посади в вазон зимою скользко-белый твердый боб —День пройдет, и два, и больше, и, разрыв свой черный гроб,Из земли упрямо встанет крепкий радостный росток.И родит живое чудо: изумрудный лепесток.День за днем живые листья развернут густой шатер,И утонет в нем, мечтая, утомленный грязью взор.Дни пройдут — средь хрупких ножек, словно белый мотылек,Кротко свесится невинный, первый ласковый цветок.Покрасуется, увянет, но на крохотном крючкеЗерна новые набухнут в нежно-матовом стручке.Ярче сказки Андерсена развернется пред тобойСказка жизни, вечной жизни, переполненной собой,—И, быть может, злой и хмурый, в первый раз за много летТы очнешься и забудешь неживое слово «нет».
<1921>Романс*
Кусты прибрежной ивыСплелись в тенистый круг.Молчит залив ленивый…Ты больше мне не друг?
Хитон твой нежно-алыйНа палевом песке —Мечтою небывалойПоет моей тоске…
Слежу, как мальчик робкий,За тенью полных рук.Мелькает шелк в коробке,Стан клонится, как лук.
Склонившись низко к пяльцам,Отводишь ты глаза…На милых, гордых пальцах,Дрожа, горит слеза.
Ты — радостная птица,Я — злой и хмурый волк.Смотри, как золотитсяВ воде закатный шелк!
Не плач. Ведь я не плачу…Все выпито до дна.Вернусь один на дачуИ сяду у окна.
<1921>В плену*
Оптовый продавец подтяжек, мистер Крукс,Пресытясь барышом, раскроет карту,Ткнет пальцем в первое попавшееся место —В Мадагаскар, Калькутту или Яву,Возьмет каюту, сунет в толстый сакВсе, что его от обезьяны отличает,—И поплывет…Весь глобус, наша милая земля,С прекрасной, многогранной пестротой,К услугам сэра Крукса…Дымя сигарой, втиснется в качалку,Слоновьи ноги вытянет за борт,И, в пломбах ковыряя зубочисткой,Бессмысленно упрется в океан.В природе он не больше понимает,Чем в трех сезонных симфонических концертах,Где первый ряд всегда к его услугам…Но печень, но негоциантский сплин —И, наконец, престиж старинной фирмы…Путь бодрый, мистер Крукс!
* * *
А ты поэт, нелепый человек,От детских лет заложник пресных будней,Как за ногу привязанный, торчишьВ каком-нибудь столичном захолустье…Берешь взаймы у жажды и мечты,Балконный плющ раскрашиваешь в пальмуИ в море безразличных пиджаковУпрямо ищешь смелых Дон-Кихотов…Клубятся дни, седеет голова,Усталость ржавчиной подтачивает сердце,—Сшивай мечты в пузатую тетрадь!Торгуй молитвами, — быть может, тот же КруксТвои сонеты сунет в чемодан,И, неразрезанные, съежившись на дне,Они объедут свет, как крыса в трюме…
<1923>В саксонских горах*
Над головою по веревке вползает немец на скалу.А я лежу ленивей кошки, приникнув к теплому стволу.В груди пушистой желтой ивы поет, срываясь, соловей,И пчелы басом распевают над сладкой дымкою ветвей.У ног ручей клокочет гулко, по дну форель скользнула в щель,Опять сияет в горной чаще расцветший радостью апрель!Ах, если б Ты, вернувший силы поникшей иве, мхам средь скал,Весною снова человека рукою щедрой обновлял:Чтоб равнодушная усталость исчезла, как февральский снег,Чтоб вновь проснувшаяся жажда до звезд стремила свой разбег,Чтоб зачернел над лбом упрямым, как в дни былые, дерзкий чуб,Чтоб соловьи любви и гнева слетали вновь с безумных губ…
1923, апрельВ поте лица*
Поет рубанок гладкий,Взлетает по доске,И стружки в беспорядкеШуршат на верстаке,И клей ворчит в клеянкеНа медленном огне,И незабудки в банкеСинеют на окне. Так любо в такт работе Заливисто свистать И ни о чем не думать, И ничего не знать.
На подоконник жаркийПрилег знакомый кот.В шкафу остались шкварки,—Учуял, обормот!А воробьи-злодеиНа пыльной бузинеВытягивают шеиИ тянутся ко мне. Ходи, рубанок, легче, Укачивай мозги,— День тянется, как кляча, И впереди — ни зги…
Сползает слой за слоем,Шипит-поет доска,Ореховым настоемОкрасим ей бока…Бурав провертит дырки,Нож сгладит мат торцов,Резные растопыркиПроденем с двух концов,— И вот, гляди, над койкой, Вся стройная, как бриг, Повиснет этажерка, Скворешница для книг…
Суровая, как шкипер,Не раз, ключом звеня,Хозяйка, фрейлен Пипер,Буравила меня:«Тургенев на диване…Кнут Гамсун на полу…Словарь на чемодане,А „Руль“ и „Дни“ в углу!» Ну, что ж… Пора бедняжку Избавить от хлопот. Какое ваше мненье Об этом, мистер кот?
<1923>Из дневника поэта*
Безмерно жутко в полночь на погостеВнимать унылому шипению ольхи…Еще страшнее в зале на помостеЧитать на вечерах свои стихи.
Стоит столбом испуганная Муза,Волнуясь, комкает интимные слова,А перед ней, как страшная Медуза,Стоглазая чужая голова…
Такое чувство ощущает кролик,Когда над ним удав раскроет пасть,Как хорошо, когда поставят столик:Хоть ноги спрячешь — и нельзя упасть…
А по рядам, всей ощущаешь кожей,Порхает мысль в зловещей тишине:«Ах, Боже мой, какой он непохожийНа образ тот, что рисовался мне!»
У Музы спазма подступает к глотке,Застыло время, в сердце алый свет.Какие-то разряженные теткиНаводят, щурясь, на тебя лорнет…
Как подчеркнуть курсивом слова шутку?Как расцветить волненьем тона боль?И, как суфлер, запрятавшийся в будку,Дубовым голосом бубнишь чужую роль.
А лишь вчера, когда вот эти строкиКачались в беззаботной голове,Когда у Музы разгорались щеки,А за окном плыл голубь в синеве,
И чай дымился в солнечном стакане,И папироса тлела над рукой,—Мгновенья плыли в ласковом туманеИ так был тих задумчивый покой…
Скорей, скорей… Еще четыре строчки.Зал потонул в сверкающем чаду.На берег выйду у последней точкиИ полной грудью дух переведу!
<1925>Предвесеннее*
Ты ждешь весны? Я тоже жду…Она приходит раз в году.Зеленый пух завьет весь сквер,И на подъезде тощий сэр,Пронзая мартовскую ночь,Во всю мяукнет мочь…
Ручей вдоль края мостовой,Звеня полоскою живой,Сверкнет на перекрестке вдруг,Потом нырнет в прохладный люкИ унесет в подземный крайКораблик твой… Пускай!
День стал длиннее чуть-чуть-чуть…Еще февраль свистит в окно,Еще туман взбивает муть,—Нам, право, все равно:На всех кустах, — пойди-ка в сад,—Живые почки чутко спят.
И в снежной чаще спит медведь,Он чует, лапу в пасть зажав,Что скоро солнечная медьЗаткет луга узором трав…И в дальнем Конго журавлиУже готовят корабли.
Приди ж, дружок-весна, скорейИз-за лазоревых морей…Твой первый листик я сорву,К губам притисну в старом рвуИ звонко щелкну в тишине,Как белка на сосне!..
<1926>Как я живу и не работаю*