Так вот – не трудитесь даже складывать губы в понимающую улыбку: своего «нобеля» эта семидесятилетняя тетенька с внешностью чернокожей «мамми» из «Унесенных ветром» получила совершенно заслуженно. Другое дело, что приятным чтением ее книгу назвать трудно, – если, разумеется, под приятностью понимать отсутствие болезненных ощущений.
История бывшей рабыни Сэти, накануне Гражданской войны бежавшей от непомерных мучений, претерпевшей в пути мучения еще бо́льшие и убившей собственную маленькую дочь, лишь бы только не отдавать ее в рабство, даже и не пытается казаться реалистичной. Созданный Моррисон мир буквально кишит фантомами – причем как в переносном, так и в самом прямом смысле этого слова. Незримые и неосязаемые призраки прошлого мучают Сэти и ее близких, но в то же время вокруг них бродят и призраки вполне, если можно так выразиться, реальные – например, злобный и неупокоенный дух маленькой девочки, убитой собственной матерью, или страждущая душа старухи-проповедницы, некогда объявившей себя святой, но после передумавшей.
Жизнь Сэти излагается от конца к началу, некоторые эпизоды автор считает нужным прокрутить по нескольку раз, на каждом витке дополняя их всё новыми и новыми кровоточивыми подробностями, и уже странице к сотой единственное чувство, остающееся европеоидному читателю, – это невыносимое – до горящих ушей – чувство стыда за собственных соплеменников. Чувство это особенно мучительно, потому что не находит выхода в покаянии: Моррисон нарочито чурается пафоса и, отказываясь предъявить обвинение, тем самым отказывается и отпускать грехи. Подобный эмоциональный отклик лично у меня до сих пор вызывали разве что романы другого нобелевского лауреата – Дж. М.Кутзее, однако если у него пресловутая душевная боль (помнится, воспетая еще Чеховым в рассказе «Припадок») производит впечатление некой сконструированности и намеренности, то из текста Моррисон она хлещет настолько естественно и безыскусно, что выдерживать ее почти невозможно.
Вообще, книги о жизни чернокожих рабов – не самая распространенная разновидность литературы на отечественном книжном рынке, и потому особенно удивительно, что второй основополагающий роман на эту тему вышел в России буквально за пару месяцев до книги Моррисон.
Речь, разумеется, о «Признаниях Ната Тернера» Уильяма Стайрона. В центре повествования там – фигура негритянского проповедника Ната Тернера, поднявшего в тридцатые годы XIX века восстание и вырезавшего несколько десятков ни в чем не повинных белых, в том числе женщин и маленьких детей. Если читать Стайрона в отрыве от Моррисон, кажется, что его герой переборщил. Однако после «Возлюбленной», ей-богу, начинаешь понимать, что свои резоны действовать именно так, а не иначе – и резоны, поверьте, очень веские, – у него были.
Герта Мюллер
Сердце-зверь
[94]
Решению Нобелевского комитета, присудившего главную литературную награду мира румынской немке Герте Мюллер, помнится, удивились все – причем немцы едва ли не больше других. Творчество Мюллер в Германии не безосновательно считается заумным и элитарным, а за рубежом его почти не знают – охотников переводить изысканную и сложную ритмизованную прозу, посвященную в основном опыту выживания при румынском тоталитаризме, до недавнего времени не находилось.
«Нобелевка» в корне изменила ситуацию, и вот благодаря героизму переводчицы Галины Снежинской познакомиться с самым известным романом Мюллер может сегодня и российский читатель. Познакомиться – и убедиться, что хотя премию она получила не столько за литературные заслуги, сколько по соображениям политическим (как оно, впрочем, обычно и бывает с «нобелевкой»), даже по гамбургскому счету Герта Мюллер – писательница в высшей степени серьезная и стоящая.
«Сердце-зверь» – отчасти роман, отчасти воспоминания о юности, пришедшейся на годы расцвета режима Чаушеску. Как и сама Мюллер, героиня-рассказчица происходит из семьи «орумынившихся» немцев – так называемых «банатских швабов». Дочь бывшего эсэсовца, она уезжает из темного, безрадостного села в город – учиться в университете, но город не лучше деревни. Так же, как и там, всё здесь пропитано страхом и ложью, а укрыться от глаз «охранников» здесь еще сложнее – если вообще возможно.
Героиня живет в общежитии напротив «кудлатого парка», ходит в столовую и на физкультуру, а попутно становится невольной свидетельницей трагедии своей соседки по комнате. Приехавшая из самой нищей в стране «сторонки» (это слово – не «район», не «область», а именно «сторонка» – для Мюллер ключевое применительно к родине), девушка Лола мечтает выйти замуж за человека «в ослепительно белой рубашке», а покамест предается нехитрым плотским утехам то с городскими работягами, то с университетским физруком. Именно физрук и становится причиной ее смерти: он доносит на нее во всемогущую тайную полицию Секуритате (а вот этого слова в романе Мюллер вы не найдете – и, похоже, неслучайно), после чего Лолу находят повесившейся на поясе от платья в шкафу. Единственное, что от нее остается – после того, как ее, уже мертвую, с позором исключают из партии и университета, – это девичий дневник, строчки которого становятся для героини и ее друзей своеобразным евангелием неповиновения.
История Лолы – своего рода приквел к судьбе самой героини. На протяжении всего романа она будет терять друзей (таких же немцев и таких же робких недодиссидентов, как и она), сначала получит бессмысленную должность переводчицы на заводе, а затем вылетит с работы с «волчьим билетом» из-за отказа сотрудничать с Секуритате, найдет подругу и будет ею жестоко, подло и как-то обыденно предана.
Аннотация к книге утверждает, что проблемы Румынии эпохи Чаушеску должны отозваться в сердце русского читателя сопереживанием и узнаванием, однако книга Мюллер воздействует не столько на сердце, сколько на какие-то другие органы. Сердце как раз реагирует несколько вчуже: ужасы румынского тоталитаризма настолько круче и жестче ужасов нашего отечественного застоя тех же лет, что соотнести себя с героями, а значит и испытать живой эмоциональный отклик удается с трудом. А вот вестибулярный аппарат, напротив, реагирует почти мгновенно: зачаровывающая, напевная, раскачивающаяся проза Мюллер очень быстро – странице к десятой – погружает читателя в медитативный транс. И в этом трансе – не сказать, чтоб особо сладостном, но совершенно неодолимом – в мозгу в самом деле начинают возникать странные, почти магические эффекты.
Дж. М.Кутзее
Детство Иисуса
[95]
Если уж говорить о простом и бесхитростном читательском удовольствии, то Дж. М.Кутзее (самый, пожалуй, титулованный писатель современности – лауреат одной Нобелевской и целых двух Букеровских премий) тоже, пожалуй, проходит не по этому ведомству. Вернее, удовольствие, им предлагаемое, относится к числу весьма специфических: базовое ощущение, что с тебя очень острым ножиком срезают ороговевшую шкурку, и в результате этой болезненной процедуры ты начинаешь как-то тоньше и свежее воспринимать действительность.
Его новый роман – это роман-ребус: сам автор говорит в одном из интервью, что предпочел бы, чтобы тот вышел безымянным и чтобы читатель увидел заглавие, лишь перевернув последнюю страницу. Однако – не сочтите за спойлер – и последняя страница не даст определенности, так что разгадывать аллегорию (при чем тут Иисус?) читателю придется самостоятельно – без надежды на полное и окончательное решение.
Действие романа происходит в неком условном городе под названием Новилла, жители которого приплывают сюда по морю из какого-то другого места. Они прибывают очищенными от всего – от привязанностей, желаний, аппетита, гнева. У них даже нет своего языка – все они говорят на испанском, хотя ни для кого из них он не является родным. Они почти не едят мяса (всё больше хлеб или фасоль), дружбу, любовь и секс им заменяет «благая воля», они не ссорятся и почти не дерутся, их главное развлечение – походы в Институт, где они ведут философские диспуты или рисуют с натуры. Никто ничем не возмущается, никто ни к чему не стремится – в некотором смысле жизнь горожан можно счесть раем, но таким – бедным, сереньким и дистиллированным, в духе социалистического реализма или романов Герты Мюллер.
Главные герои «Детства Иисуса» – мужчина средних лет Симон, опекаемый им малыш Давид и его приемная (хотя Симон убежден, что родная) мать Инес – разительно выделяются на общем нейтральном фоне Новиллы. Симон тоскует без секса и говядины, Давиду скучно в школе и он подбивает товарищей на шалости, а у Инес бывают месячные, она любит принарядиться и тоже не против полакомиться сосиской. В них слишком много плоти и крови, их обуревают страсти, и в конце концов всем троим приходится покинуть серую теплохладную идиллию ради какого-то нового мира – возможно (даже вероятно), наполненного любовью, ненавистью, голодом, враждой и завистью.