достал портсигар с папиросами. Их было семь. Чиркнул спичкой, закурил.
— Нет.
— Как знаешь, — пожал плечами Аугусто. — А мы домой.
— Пора бы нам уже, — кивнул Хоакин.
— Черносолье за мостом, — сказал Вито. — За тем самым мостом, который мы взорвали. Переберешься через реку — и сразу за холмом. Можешь пойти налево, можешь направо — все равно придешь в Черносолье. Точно не хочешь с нами?
Гельмут выпустил струйку дыма и покачал головой.
— Что ж, ладно. Тогда прощай, командир. С тобой было весело, — сказал Аугусто.
Они пожали друг другу руки и обнялись. Хоакин запрыгнул к Вито в кузов, Аугусто открыл дверцу кабины и залез внутрь. Грузовик дернулся, фыркнул, выпустил клубы черного дыма и двинулся с места. Хоакин и Вито не оборачивались.
Когда грузовик исчез за поворотом, на дороге стало совсем тихо. Солнце уже село, и в воздухе сгущались холодные сумерки.
Гельмут повернулся назад и зашагал к разрушенному мосту. С каждым шагом становилось все темнее и темнее.
Дойдя до берега, он понял, что не видит вокруг себя ничего.
* * *
ВЫПИСКА из протокола допроса подозреваемого в шпионаже
Гельмута Лаубе от 13 августа 1941 года
Вопрос. То есть вы совершенно точно уверены, что ранили ножом в глаз именно Рауля Сальгадо?
Ответ. Да. Абсолютно точно.
Вопрос. Товарищ Сальгадо предложил провести очную ставку. Он уверен, что это были вы, но хотел бы еще раз посмотреть вам в глаза. Трудно отказать в таком желании. Вы согласны?
Ответ. Да.
Вопрос. Скажите, вы когда‐нибудь жалели о том, что стали шпионом?
Ответ. Вопрос не имеет отношения к делу.
Вопрос. Наш допрос близится к завершению. Мы узнали и подтвердили почти все, что нужно. Можем позволить себе некоторые вольности. Так жалели или нет?
Ответ. Жалел.
Вопрос. Не хотели бы все переиграть? Отменить? Зажить по‐новому?
Ответ. Хотел бы.
Вопрос. Готовы сотрудничать?
Ответ. Да.
Вопрос. Очень хорошо. Но об этом позже. А пока, перед тем как мы перейдем к финальной части нашего разговора, хотелось бы прояснить еще пару моментов из вашей биографии.
Ответ. Да.
Вопрос. Расскажите, что вы делали в 1933 году.
VIII
Сердце
Измотанные дальним переходом, уставшие от боя, изможденные и замерзшие, бойцы спали вповалку вокруг наспех разведенного костра. Всем им снился один и тот же сон.
Караульный сидел у огня, опершись щекой о винтовку, и пытался не уснуть. Он знал, что снится солдатам.
Они видели свой дом и своих женщин. Караульный знал, что у многих из них уже не было дома и не было женщин. «Но пусть они будут хотя бы в этом сне», — думал он, вглядываясь в их лица, озаренные отблесками костра.
Он сидел, слушая треск поленьев, и ждал, когда его сменят. Он ждал своей очереди увидеть дом и женщину, которых уже не было на свете.
Противник располагался в десяти километрах на юг.
Из рассказа Юрия Холодова «Оранжевый отблеск»
* * *
Из воспоминаний Гельмута Лаубе
Запись от 1 марта 1967 года, Восточный Берлин
В мае 1933 года на Зенефельдерплац проходил небольшой митинг штурмовиков — таких мероприятий в то время было полно по всей стране, и проходили они с такой частотой, что если бы я взялся освещать все митинги в одном только Берлине, у меня бы не оставалось времени на сон и еду. После увольнения из «Берлинер Тагеблатт» я не стал долго колебаться и устроился в «Фёлькишер Беобахтер» — платили там почти столько же, а веселья было куда больше. Наконец-то я мог честно писать все, о чем думаю, не опасаясь порицания от начальства. Мои мысли целиком совпадали с мнениями, господствующими в партии.
На площади собралось около пяти десятков крепких парней в коричневых рубашках, перед ними выступал старый партийный функционер с нависающим над ремнем пивным брюшком. Имени его уже не припомню — кажется, он вступил в партию в начале двадцатых и лично участвовал в путче, о чем сам же с гордостью и рассказывал на митинге. На груди моей висела любимая Leica II, в руках — блокнот и карандаш. Я записывал и фотографировал. Толстяк говорил много и охотно, размахивая толстыми руками и порой срываясь на крик.
— Вы — будущее Германии! — кричал он. — Мы перешагнули порог невиданных перемен, и впереди у нас целая вечность. Раньше многие из нас до этого с опаской смотрели в будущее. Мы спрашивали: «Что мы будем делать? Куда мы пойдем?» Ответы на эти вопросы дал нам Адольф Гитлер!
Парни захлопали в ладоши, кто-то смеялся, но у большинства собравшихся горели глаза. На этого несуразного толстого человечка, заклинающего толпу именем канцлера, смотрели как на пророка.
— Победа никому никогда не дается просто так, — продолжал толстяк. — Нам предстоит решить огромную массу проблем, нам предстоит вырваться из кольца предателей, опутавших нашу страну. Нам предстоит много работы на благо германской нации, и мы сделаем все, чтобы через каких-нибудь пятнадцать лет наши дети говорили о Германии с гордо поднятой головой и блеском в глазах! Нам придется потратить много сил, чтобы вытащить нашу страну из той ямы, в которую ее затянули коммунисты. — Он ненадолго замолчал. — Коммунисты и евреи!
Толпа бешено зааплодировала. Я фотографировал толстяка и лица штурмовиков, а затем отошел чуть подальше, чтобы попытаться поймать в фокус всех собравшихся, как вдруг заметил, что за спиной одного из парней в коричневой рубашке стоит худой юноша в легком пальто, кудрявый, черноволосый и с болезненным лицом. На вид ему было лет восемнадцать. Казалось, он хотел подойти к штурмовикам и что-то сказать им, но не решался.
Штурмовики заметили его первыми. Подумав, что сейчас можно получить неплохие кадры, я направился к ним.
— Чего смотришь? — Один из штурмовиков подошел к юноше почти вплотную, он был на голову выше его и шире в плечах в два раза.
— Просто смотрю, — ответил юноша.
— Ты тут что забыл? — спросил второй штурмовик, заметив беседу и подойдя к ним. — Хочешь с нами послушать умного человека?
— Просто стою и смотрю, — на последнем слове голос юноши вдруг дрогнул.
Еще двое штурмовиков отделились от общей массы и подошли к кудрявому парню.
— А он тут уже полчаса стоит, — сказал один из них. — Давно наблюдаю. Будто сказать что хочет. Ты говори, не стесняйся. — Он добродушно расхохотался.
Юноша сглотнул слюну.
— Ничего не хотел сказать, — ответил он.
— А зачем тут стоишь тогда? — не унимался широкоплечий, подходя к нему еще ближе.
— Уже не стою. Сейчас