Читать интересную книгу Последняя империя. Падение Советского Союза - Сергей Плохий

Чейни это не убедило: он считал, что администрация упускает шанс. Упоминая о проблеме, возникшей после провозглашения независимости второй по размеру республикой СССР, он спросил: “Что нам делать с Украиной? Мы только реагируем”. Буш поинтересовался, войдет ли Украина в обновленный Союз, и Чейни ответил отрицательно: “Добровольный распад СССР отвечает нашим интересам… Если демократия потерпит поражение, нам будет проще иметь дело с малыми государствами”. Бейкер заметил: “В наших интересах мирный распад Советского Союза. Нам не нужна вторая Югославия”. Поддерживавший Бейкера Скоукрофт спросил, поддержит ли тот сохранение Союза, если это окажется единственным способом избежать кровопролития. Тот вполне предсказуемо заявил: “Мы заинтересованы в мирном изменении границ в соответствии с Хельсинкскими соглашениями”. Скоукрофт продолжал: “Если распад будет сопровождаться кровопролитием, должны ли мы противостоять распаду?” Бейкер выступал за сохранение статус-кво и сотрудничество с республиканскими лидерами без поддержки дезинтеграции СССР. Чейни считал иначе. По его мнению, развитие отношений с республиками позволяло достичь значительных результатов.

Единственным вопросом, по которому Буш в тот день предложил определенные меры, была проблема ядерного разоружения. Генерал Колин Пауэлл, возглавлявший Объединенный комитет начальников штабов, был уверен: пока ядерное оружие в руках советских военных, а не политиков, оно в безопасности. Пауэлл длительное время участвовал в ядерной дипломатии и был знаком со многими высшими чинами Советской Армии. Он был склонен им доверять. При этом он не доверял политикам новой волны и не поддерживал идею перемещения ядерного оружия в РСФСР из остальных республик. Пока центр контролировал армию, у США оставалась, по-видимому, последняя возможность чего-то добиться от СССР в этой сфере. Буш поручил Чейни подготовить обращение к Советскому Союзу с предложением о сокращении ядерного арсенала. Это позволяло сэкономить финансы и продемонстрировать, что президент

Соединенных Штатов не ограничивается реакцией на уже произошедшие в СССР события. Буш решил как можно активнее действовать в хорошо знакомой ему сфере – ядерном разоружении. Этого хотел американский народ, а Горбачев все еще мог повлиять на решение этой проблемы18.

Джеймс Бейкер смог оценить масштаб перемен в Советском Союзе 10 сентября. В тот день он прилетел в Москву для участия в правозащитной конференции под эгидой СБСЕ. Он счел увиденное “сюрреалистичным”. У московского Белого дома до сих пор стояли баррикады и лежали цветы в память о защитниках, погибших тремя неделями ранее. На конференции его внимание привлекло выступление главы внешнеполитического ведомства Литвы. Бейкер писал Бушу: “Если бы еще два месяца назад кто-нибудь сказал нам, что в сентябре на конференции СБСЕ министр иностранных дел независимой Литвы произнесет речь с очень благоприятными оценками, мы бы спросили, что этот человек курил”.

Вопрос о правах человека был одним из самых неприятных для советских дипломатов с 1975 года, когда СССР, подписав Хельсинкские соглашения, обязался эти права соблюдать. Однако советское руководство отправляло диссидентов за решетку, и словосочетание “права человека” стало использоваться в западной антисоветской пропаганде, а лидеры СССР начали воспринимать его как провокацию. Лишь при Горбачеве отношение к этому понятию в Советском Союзе изменилось. Диссиденты вышли из лагерей и возглавили народные движения, более того – в странах Прибалтики и некоторых других республиках они пришли к власти. Московская конференция по вопросам прав человека лишний раз подчеркнула колоссальные перемены19.

В сентябре 1991 года гости из США и других западных стран отметили в Москве много неожиданных перемен.

Джеймс Бейкер встретился с премьер-министром РСФСР Иваном Силаевым, который теперь де-факто возглавлял правительство Союза, в том же кабинете, в котором сидевший теперь под арестом премьер СССР Валентин Павлов в ночь на 18 августа готовил заговор (в прошлом этот кабинет занимал Сталин). Кроме того, Бейкер навестил бывший кабинет председателя КГБ Владимира Крючкова. Новый хозяин этого помещения, назначенный Горбачевым и Ельциным либерал Вадим Бакатин, ждал госсекретаря США у входа в здание и признался журналистам, что “немного нервничает”.

Горбачев и Ельцин принимали гостя из США так же радушно. Бейкер попытался вернуться к проблемам, поднимавшимся до путча. Теперь, после выхода из Союза стран Прибалтики, речь шла о прекращении помощи Москвы режимам Мохаммада Наджибуллы и Фиделя Кастро. Бейкер вспоминал: “Учитывая крайнюю неопределенность будущего СССР, мы… спешили закрепить достигнутое”. Он дал понять Ельцину и Горбачеву, что помощь США зависит от позиции СССР по отношению к Кубе и Афганистану. Дипломат писал: “Они. чуть ли не соревновались в своей готовности сотрудничать”. Горбачев, который к этому моменту уже не был главой КПСС, сказал гостю: “Да, мы потратили на идеологию восемьдесят два миллиарда долларов”.

Бейкера поразило, что Горбачев не только согласился прекратить помогать Кубе, но и решил заявить об этом на общей пресс-конференции в Кремле – без консультаций с Кастро. К 1 января 1992 года Кубу должны были оставить советские военные, прекращалась всякая финансовая помощь ее правительству. Этот же срок устанавливался для прекращения помощи правительству Афганистана. Ельцин ответил на просьбу Бейкера: “Я скажу Горбачеву, чтобы он это сделал”. Он сразу же позвонил президенту СССР и заверил американца, что условие принято. На следующий день Советский Союз и США заявили о прекращении помощи поддерживаемым ими сторонам конфликта в Афганистане.

Наджибулла узнал о происшедшем за шесть часов до заявления Москвы. Через несколько месяцев он был свергнут. Боевики “Талибана” повесили его в сентябре 1996 года. Опубликованные мировыми СМИ фотографии его тела свидетельствовали о надвигающейся угрозе, однако в сентябре 1991 года никто не предвидел такого поворота. Достигнутая победа вполне удовлетворила Бейкера. Получив от посла Роберта Страуса записку: “Две сегодняшние встречи имеют поистине историческое значение”, он вернул ее, дописав: “Вы недооцениваете значение этого дня!”20

Почему руководство Советского Союза было столь уступчиво? Только что назначенный министр иностранных дел СССР Борис Панкин (в дни путча он оказался единственным публично осудившим переворот советским послом и в награду за это получил высшую дипломатическую должность) объяснял это так:

Мы рассчитывали получить экономическую помощь от США и были готовы пойти на значительные уступки. Из этого следовало признание нами независимости прибалтийских республик. Эта же схема лежала в основе нашего отступления из стран третьего мира и охлаждения отношений с Кубой. С одной стороны, мы просто не могли поддерживать эти отношения в старом виде. С другой – отказ от них мы стремились представить как акт доброй воли. И мы, и американцы при этом ссылались на политику разрядки, однако с нашей стороны определяющую роль играли экономические причины. И американцы прекрасно это понимали.

У Панкина были причины обращать особое внимание на экономический фактор. В написанных несколько лет спустя мемуарах он пытался оправдать свои поступки экономическими соображениями. Но даже эти воспоминания дают понять, что поведение СССР на международной арене в ту судьбоносную осень определялось далеко не только трезвым расчетом. Огромное влияние имела и идеологическая революция, которая привела к отторжению всего, что имело хоть какое-то отношение к коммунистическому взгляду на мир и на роль в нем Советского Союза. Предпосылки этой революции складывались в сознании либерально настроенных аппаратчиков из международного отдела ЦК КПСС и дипломатов. После путча они проявились проявились во всей силе.

С новым направлением политики вполне соглашался не только Ельцин, но и Горбачев. При первой встрече с Панкиным он сказал: “Нужно менять ориентиры, нужно отбрасывать предубеждения. Ясир Арафат, Каддафи – все напрашиваются в друзья, а сами спят и видят, чтобы мы повернули к прошлому. Хватит с нас двойных стандартов”. Это означало почти полный отказ от коммунистической идеологии во внешней политике. Либеральное мышление, ставшее отныне основой отношений Советского Союза с другими государствами, было тесно связано с широким признанием в СССР культурными и экономическими достижениями США21.

Панкин писал: “Мы хотели, чтобы нас приняли. В эти дни всех наших руководителей охватило единственное желание – стать ‘цивилизованной страной’”. Это желание определило поведение Панкина во время его первой встречи с Бейкером. Он протянул документ, в котором говорилось о готовности Советского Союза пойти на уступки по всем пунктам от Афганистана до Восточной Европы, Израиля и Кубы. Вероятно, глава МИД хотел продемонстрировать, что отныне у советских дипломатов нет секретов от “цивилизованного мира”. Он объяснил удивленному Бейкеру: “Надеюсь, мы придем к общему пониманию по большинству этих вопросов, но заранее хочу попросить вас – если даже окончательная договоренность окажется ближе к вашей первоначальной позиции, чем к прежней нашей, – преодолейте соблазн подтвердить прессе, что это – уступки одной стороны другой. Просто речь пойдет о наших сегодняшних представлениях, о позициях тех, кто сегодня стоит у руля внешней политики”22.