вне машины представляет собой одно зеленое дрожащее, размытое пятно, цвета глаз Майкла, деревьев, пробуждающихся по весне. Воспоминание, которое вытащило меня из темноты, воспоминание о прыжке с той скалы кажется тоже гудяще зеленым, но внутри меня ничего нет. Лишь ветви черного дуба, сухие и замшелые, спаленные до золы, тлеющие. Чувствую себя как-то неправильно.
– Сколько до дома ехать?
– Около часа.
Даже сосны с их постоянным приглушенным зеленым цветом, кажутся ярче. Сквозь них я вижу, что солнце скоро сядет.
– Разбуди меня.
Я ложусь на золу и засыпаю.
Когда я просыпаюсь, Майкл уже опустил стекла автомобиля. Кажется, я спала несколько часов. Мне снилось, что меня выбросило на облезлый плот посреди бескрайних вод Мексиканского залива, вдалеке от берега, где рыбы крупнее людей. На плоту я не одна – со мной здесь Майкл, Микаэла и Джоджо, и мы сидим, прижавшись друг к другу. Но плот, должно быть, прохудился, потому что он постепенно сдувается. Мы тонем, в воде под нами плавают скаты, нас окружают акулы. Я пытаюсь удержать всех над водой, стремительно теряя силы и пытаясь остаться на плаву сама. Я погружаюсь под воду и толкаю Джоджо вверх, чтобы он мог оставаться над волнами и дышать, но тут начинает тонуть Микаэла, и я выталкиваю вверх уже ее, тут тонет Майкл, и я выталкиваю его на воздух, пока тону сама и борюсь со стихией, но они не желают оставаться наверху: упрямо тонут, как камни. Я толкаю их вверх к поверхности, к разорванному небу, чтобы они могли жить, но они все время выскальзывают из моих рук. Все так реалистично, что я буквально чувствую их мокрую одежду на своих ладонях. Я подвожу их. Мы все тонем.
– Получше тебе? – спрашивает Майкл.
Небо уже розовое, и все выглядят изможденными, даже Мисти, которая уснула с прижатым лицом к окну; волосы закрывают ее лоб, нос и щеку, а на голове у нее желтый платок.
– Вроде бы да, – говорю я.
И это правда, если не считать того сна. Он остается со мной, как синяк на памяти, который болит, когда я до него дотрагиваюсь. Я оборачиваюсь, чтобы проверить, как дела у Микаэлы. Ее футболка, холодная и мокрая, прилипает к маленькому жаркому телу.
– Мы можем забросить детей домой. А потом съездить что-нибудь перекусить.
– Домой?
– К твоим маме с папой, – говорит Майкл.
Я знала, что это и есть наш пункт назначения, что больше нам податься некуда. Не в Килл же, не к его родителям, которые даже ни разу не видели Микаэлу воочию. Мы не можем поехать туда, где нас не ждут. Но, видимо, я подсознательно думала про квартиру. Когда встанем на ноги, мы обязательно займемся ею, но я так ярко представляла ее себе, что, думая о возвращении домой, видела перед глазами только ее. Я представляла нас, поселившихся в одном из больших городов на побережье Мексиканского залива, в одном из тех трехэтажных комплексов с металлическими и бетонными лестницами, ведущими с одного уровня на другой. У нас были бы большие белоснежные комнаты с ковровыми покрытиями, собственное пространство, анонимность и спокойствие.
– Ну да, – говорю я.
– Так что?
Микаэла бьет ногой по спинке моего сиденья. Ее волосы прилипли к голове, и она жует палочку от леденца, картон тает и отслаивается клочками бумаги, которые липнут к ее щеке. Я улыбаюсь ей и жду, что она улыбнется мне в ответ, но она этого не делает. Она снова бьет и обнажает зубы вокруг палочки, но это не улыбка.
– Микаэла, перестань пинать мамино сиденье.
– Они, – говорит она, сосет свою палочку и машет обеими руками.
Джоджо отворачивается от окна, смотрит на нее и хмурится.
– Они! – кричит она.
– Она говорит твое имя, – догадывается Майкл.
– Мама, – говорю я Микаэле.
– Они, – повторяет она, и на мгновение я снова оказываюсь в своем сне, снова тону и чувствую, как ее горячая мокрая спина упирается в мои ладони и скользит, выскальзывает из них.
– Да, – говорю я Майклу, – давай забросим их.
Майкл сворачивает с одной узкой, утопающей в зелени дороги на другую, вода стекает с листьев и отбивает каплями по лобовому стеклу, и я понимаю, что мы в Бойсе. Вдалеке идут двое, и когда мы подъезжаем ближе по зеленому туннелю, я вижу мужчину, невысокого и крепкого, который ведет на поводке черную собаку. А рядом с ним худощавая женщина с густыми кудрявыми волосами, вьющимися вокруг ее головы, словно калейдоскоп бабочек. Лишь подъехав к ним ближе, я узнаю их: Скита и Эшель, брат с сестрой, живущие по соседству. Они идут в ногу пружинящими походками. Эшель что-то говорит, а Скита смеется. Мы проезжаем мимо, пока сумерки сгущаются вдоль дороги.
Микаэла снова пинает мое сиденье, и я оборачиваюсь и так сильно шлепаю ее по ноге, что у меня самой горит ладонь. Ревность смешивается с гневом. Как же повезло той девушке. У нее есть все ее братья.
Дом выглядит так, будто затонул в земле. Крыша провисает. Джоджо кажется выше, чем когда мы уходили, – он дергает дверную ручку, пропадает за темной дверью. Но вскоре выходит обратно к машине; вокруг уже так темно, что я не вижу его лица. Даже когда он наклоняется к окну машины и Майкл включает внутренний свет, на его лице все еще остается темная пленка.
– Их здесь нет, – говорит он.
– Мамы и Па? – уточняю я.
– Да.
– Они не оставили записку?
Джоджо качает головой.
– Садись в машину, – говорит Майкл.
– Что? – спрашиваю я.
Я так устала, что мне кажется, будто кто-то накрыл мой мозг мокрым полотенцем, и его вес угнетает все мои мысли.
– Мы можем подождать здесь.
Джоджо распрямляется.
– Садись, – повторяет Майкл.
Губы Джоджо сжимаются, и он забирается на заднее сиденье машины. Микаэла снова прячет лицо в его шее, накручивая прядь волос Джоджо на палец. Майкл выезжает задним ходом на пустую улицу.
– Куда мы едем? – спрашивает Джоджо.
– К твоим бабушке с дедушкой.
Мое сердце как белка, пойманная в капкане. Тонкие волосы на моих руках встают дыбом и дрожат. Я вижу перед глазами отца Майкла, толстого и вспотевшего, с ружьем, лежащим на газонокосилке, слышу скрип и гул мотора, когда он гонит газонокосилку на максимальной скорости по двору, пытаясь добраться до моей машины, до меня. Я вижу свои руки, тонкие и черные, на руле. Вижу руки Гивена, такие же тонкие, как и у меня, только с мозолями от тетивы.
– Почему сейчас? – спрашиваю я.
– Я вернулся домой, – говорит Майкл. – Ты же знаешь, что они никогда сами в Парчман не ездили.
– Потому что им было все равно, – говорю я, хоть и понимаю, что это неправда.
– Им не все равно. Они просто не умеют это показывать.
– Из-за меня. И из-за детей, – говорю я.
Это наш старый спор. Майкл пытается внести в него что-то