Что полоска кожи может рассекать плоть, как масло. Что голод может причинять боль, может потрошить человека, как тыкву, что, если видишь, как голодают твои братья и сестры, это тоже потрошит, но уже другую часть меня. От этого мое сердце отчаянно бьется о грудную клетку. Я смотрю на расслабленный сон Джоджо и Кайлы и пытаюсь вспомнить, спал ли так я, когда был юным. Видел ли Рив, смотря на меня, дикое, наивное существо, лежащее на койке рядом? Испытывал ли он жалость?
Или же все же скорее любовь? Джоджо всхрапывает и замолкает, и я чувствую, как что-то в моей груди, там, где было бы мое сердце, если бы я был еще жив, смягчается к нему.
Когда я был юн, я тоже не понимал времени. Как мог я знать, что после моей смерти Парчман вытащит меня с небес? Как мог представить, что Парчман притянет меня к себе и не отпустит? И как мог я постичь, что Парчман – это прошлое, настоящее и будущее, объединенные в одно целое? Что история и чувства, которыми это место было вырезано из дикой природы, покажут мне, что время – это огромный океан и что все происходит одновременно?
Я был в ловушке, точно так же, как тогда, среди сосен, где я очнулся. В ловушке, как и тогда, перед белой змеей, черным грифом, который явился мне. Парчман опять посадил меня за свою решетку. Ночь за ночью я блуждал по новому тюремному миру, огороженному шлакоблоками и бетоном. Наблюдал за тем, как мужчины трахаются и дерутся в темноте, переплетясь так тесно, что я не мог понять, где заканчивается один человек и начинается другой. Я провел так много оборотов Земли в новом Парчмане. Я все ждал темной птицы, но ее не было. Отчаявшись, я закопался в землю, уснул и проснулся, чтобы стать свидетелем рождения нового Парчмана: я видел, как заключенные в цепях очищают землю и укладывают первые бревна для строительства казарм для боевиков и доверенных стрелков. Мне казалось, что я застрял в кошмарном сне. Я думал, что если закопаюсь, усну и снова проснусь, то окажусь в новом Парчмане, но вместо этого, уснув и проснувшись, я оказывался в Дельте еще до тюрьмы и видел, как местные бродили по этой плодородной земле, охотясь, останавливаясь на перекур или для игры в мяч. Сбитый с толку, я снова закопался и уснул, а затем проснулся в новом Парчмане, где люди носили длинные косы, заплетенные от самой кожи головы, и часами сидели в маленьких комнатах без окон, пристально глядя на огромные черные коробки, излучающие сны. Их лица казались мертвыми в синем свете. Я прятался и спал, и просыпался много раз, пока не понял, что это лишь свойство времени.
Мир все же чуть сжалился надо мной, так и не забросив меня в старый Парчман, где прежде жили мы с Ривом. Я возвращался туда лишь в своих воспоминаниях, которые поднимались вверх, как пузырьки болотного газа. У Рива была женщина в Парчмане; она светится золотым на темном покрывале моей памяти, окутывавшем меня, когда я засыпал. Она была проституткой, обслуживала черных зэков и выглядела так, словно могла бы быть моей мамой: худая как я, такая же темная, с глазами черными, как ночные деревья. Она носила много желтого. Я спросил Рива однажды, чем она ему приглянулась, а он сказал, что я пойму, когда стану старше. Я спросил его, любил ли он ее, и он покачал головой, и мне стало интересно, был ли у него кто-то любимый у Залива, была ли у него там своя русалочка.
Именно та женщина в желтом, которую все мужчины называли Солнечной Женщиной, рассказала мне и Риву о линчевании. То был ее последний день в Парчмане, но ни один из нас не знал об этом, и она сидела, скрестив руки на груди и прикрыв рот ладонью, наблюдая за доверенными стрелками. Мы сидели в углу двора, в тени сарая, и она рассказала нам о последнем повешенном. Это был черный, – сказала она, – из пригорода Натчеза. Зашел как-то в город со своей дамой и не сошел с тротуара, когда навстречу шла белая женщина. Подошел слишком близко к ней, – сказала Солнечная Женщина, – почти задел ее. Почувствовал ее мягкость сквозь одежду. Белая женщина сплюнула, обругала черных мужчину и женщину, а черная женщина извинилась. Сказала, что ее муж не нарочно. Солнечная Женщина думала, что на самом деле он просто не хотел, чтобы его женщина сходила на дорогу, так как из-за дождей и наводнений там были лужи и выбоины. Возможно, черный был гордым, думал, что сможет учтиво обойтись со своей дамой, не дать ей замараться. Солнечная Женщина сказала, что его спутница была в своем лучшем платье. Белая женщина вернулась домой и рассказала мужу, что черный мужчина домогался ее, а его женщина ее оскорбила. Черная пара направлялась домой, когда их догнала толпа. Вон они, – сказала белая женщина, – вон они, вон там. Солнечная Женщина сказала, что людей собралось больше сотни. Все в округе видели огни, факелы и лампы, которыми сверкала та ночь до самого рассвета.
А дальше Солнечная Женщина уже шептала. Она рассказала, что на следующий день люди пошли в лес и нашли их там. Что толпа избила их так, что глаза исчезли в глубине их опухших голов. Вокруг на земле были вощеная бумага, обертки от колбасы и голые кукурузные початки. У мужчины были отрублены пальцы на руках и на ногах и гениталии. У женщины были выбиты все зубы. Их обоих повесили, и земля вокруг корней дерева еще дымилась, потому что пару в довесок еще и подожгли. Человек никогда не бывает в безопасности, – сказала Солнечная Женщина, – и потому, Рив, больше ты меня здесь не увидишь. Я еду на север в Чикаго с тетей и дядей, – сказала она, – и ты тоже не глупи – езжай на север, когда выйдешь отсюда.
Рив выглядел так, будто проглотил что-то мерзкое, насекомое или камешек, случайно попавшийся в еде. Он сказал: Нет, Солнечная Женщина, мне нужно вернуться на юг. Рив посмотрел на меня и добавил: Может, тебе не стоило рассказывать нам эту историю. Может, стоило подождать.
Он уже достаточно взрослый, чтобы быть здесь, Рив, – сказала Солнечная Женщина. – Значит, и до этого тоже дорос.
Рив убрал тогда от нее руку и вышел на солнце.
То, что он здесь, не значит, что он выдюжит. Он и не должен, – сказал Рив.
Солнечная Женщина казалась разочарованной в Риве, даже злой, но продолжала держаться