Тщательно скрывает свое болезненное самолюбие.
В общении старается играть роль человека вежливого, любезного, пытается надеть маску учтивости, которая, однако, находится в контрасте с его сутью и утомляет. Иногда прорывается строптивость, предубежденность, беззастенчивость, злость. Но иногда вместо уверенности проявляется фанатизм, суть которого — свехкомпенсированное сомнение. Вместо надежды — непреклонность и нетерпимость. Вместо поиска компромисса — активный поиск врагов…»
(Из материалов психологического портрета Р.М.Хасбулатова.)
Поначалу мне нравилось в Хасбулатове многое — неукротимая работоспособность, яркая речь, острый, ироничный ум, смелость, наконец, кавказская широта и щедрость на внешнее доверие к другим. Позже, когда мы уже достаточно долго поработали вместе, я стал замечать и другие его качества — отталкивающие. Для меня четче проявилось его умение повсюду расставлять «свои» кадры, так ли, сяк ли подкупать эти кадры, создавать с их помощью личную информационную сеть, а говоря попросту, делать из них персональных стукачей.
Поначалу меня притягивало в Хасбулатове то, как он защищал Ельцина в своих емких и хлестких выступлениях, укладываясь в короткие промежутки времени, которые скупо выделялись на Центральном телевидении для России. Мне импонировало, как он отстаивал суверенитет России, ее самостоятельность, особенно в экономике и в области необходимых реформ. Привлекало, как вел съезды и сессии Верховного Совета, на которых в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях добивался принятия прогрессивных решений. Юмор, остроумие, быстрая реакция вкупе с находчивостью привлекали к нему всеобщее внимание: у кого-то вызывали восторг, у кого-то — лютую ненависть. Многие депутаты действовали тогда как загипнотизированные им. Так мгновенно было принято решение по новому флагу Российской Федерации, ратифицировано Беловежское соглашение, без рбсуждения было проведено решение съезда по Чечне.
Но отношение к Хасбулатову у депутатского корпуса складывалось далеко не однозначное. Особенно оно стало ухудшаться в ту пору, когда он начал распоясываться и переходить к прямым унижениям своих коллег, используя при этом неравное с ним положение депутата, у которого микрофон включался и выключался по его же, Хасбулатова, команде. Особое возмущение в зале заседаний вызывали его двусмысленные остроты, с некоторым намеком на похабщину:
— Руслан Имранович, вы пользуетесь запрещенным приемом — бьете ниже пояса, — обращается к нему от микрофона депутат-женщина.
— Меня вообще вы ниже пояса не интересуете! (Хохот и возмущение в зале.)
Из сообщений СМИ:
«Поведение этого человека (спикера) может войти в Книгу Гиннесса как эталон хамства и интриги в стенах парламента» {«Литературная газета», октябрь 1993 г.).
Думаю, что ничто так не озлобляет политика и не вызывает у него впоследствии такого скрытого чувства мстительности, как прилюдное унижение. Всякий политик — и великий, и невеликий — больше всего внутренне страшится именно унижения, особенно, повторяю, публичного, после которого явно или скрытно, но принципиально меняются отношения между обиженным и обидчиком, и ничто их уже не может сблизить.
Я помню, как менялись отношения Ельцина и Хасбулатова. Все, казалось, мог вытерпеть Хасбулатов, но он не выдержал унижения. И началось ведь с мелочей — ему перестали сообщать время прилета и вылета Ельцина, у спикера отключили телефон прямой связи с президентом, заставляя соединяться через помощников и секретарей. Это все атрибутика прежней партийной номенклатуры, которой, мне кажется, в нашей новой жизни не должно быть места.
Схема сталкивания проста и хорошо отработана ближайшие в окружении президента (обычно это люди из службы безопасности) после прослушивания разговора между тоже ближайшими, только другими, подают информацию наверх и, конечно, в небезобидном, порой необъективном для одного из абонентов, виде. А далее такая информация накапливается, и только от техники исполнителей зависит, как и когда привести дело к развязке. Сколько людей оказались жертвами такой дьявольской кухни! Но Хасбулатов, как гордый человек, на тему своих обид и обидчиков не распространялся. Как-то раз я спросил Руслана Имрановича, почему бы ему не взять трубку прямого телефона и не объясниться с президентом. И амбициозный спикер, поведя рукой в сторону столика с телефонами, горько и коротко ответил:
— Но ведь ЭТОТ телефон отключили…
Как-то в декабре 1990 года Хасбулатов предложил мне стать секретарем Президиума Верховного Совета РСФСР. Такая должность Конституцией не предусматривалась, но при особом режиме работы Ельцина и Хасбулатова — достаточно напряженном, перемежающемся с частыми поездками Бориса Николаевича и непрестанной борьбой с союзным центром и коммунистической оппозицией, да и с оппозицией, образовавшейся в руководстве Верховного Совета в лице Б.Исаева, С.Горячевой, В.Исакова и некоторых других членов президиума, — нужно было создать практически новый, работающий аппарат, новую технологию подготовки заседаний президиума и Верховного Совета. И я согласился.
15 января 1991 года на заседании президиума меня утвердили в этой хлопотной должности. Ельцин при этом не присутствовал: он почти никогда не досиживал до конца заседания, уходя через час-полтора после начала работы. Может быть, это приобретенная на партийной работе привычка первого лица, находящегося в особом положении.
Проработав секретарем президиума некоторое время, я понял, что стал в глазах Ельцина человеком Хасбулатова, и с опозданием узнал, что Ельцин с самого начала отнесся к моим новым функциям холодно. Тогда детали взаимоотношений Ельцина и Хасбулатова были мне совершенно неизвестны, видимо, какая-то трещина между ними пролегла уже в то время. Если у Бориса Николаевича возникали вопросы на заседании президиума или в ходе подготовки к нему, он неизменно обращался к Хасбулатову. Но я продолжал искренне верить, что мое назначение состоялось по их взаимной договоренности и при обоюдной заинтересованности.
Так продолжалось почти полгода, а потом, помню, раздался звонок правительственной связи, и телефонистка сказала, что из машины со мной будет говорить Борис Николаевич. Едва я успел поздороваться с ним, как на меня обрушились упреки: довольно грубо Ельцин стал выговаривать мне за то, что все-де социальные, популярные законы почему-то дают на подпись Хасбулатову, а ему — только второстепенные. Почему-то Ельцин винил в происходящем именно меня, хотя я к подписанию законов тогда не имел ни малейшего отношения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});