Павловск, летние вечера, любовь… Вот жили люди, так же гуляли в аллеях парка, пили чай на вечерней веранде и кофе по утрам, любили, целовались, читали книги, пели песни, сочиняли стихи, грустили, радовались — жили. А потом война, выстуженный город — холод, голод, смерть.
От невозможности постичь эту горчайшую правду Теона сжалась и так и просидела до утра, пока в окна не забился рассвет.
* * *
Проснувшись утром, Леша вышел в комнату и наткнулся на печальную подругу.
— Тея, что случилось?
Она подняла на него заплаканные глаза, и Леша испугался.
— Я тебя чем-то обидел?
Теона молчала.
— А… — Леша вдруг переменился в лице, — странные вы женщины! Я думал, приставать к тебе нельзя, и лег спать. Вот идиот! Я не так все понял, да? А ты обиделась, да?
Теона непонимающе посмотрела на него, и вдруг до нее дошел смысл сказанных им слов. Сначала она покраснела, а потом невольно едва не рассмеялась: ну какой дурак!
— Но это же не последняя ночь на свете! — растерянно добавил Леша уж вовсе не к месту.
— Ой, Белкин, у меня с тобой когда-нибудь инфаркт случится. В очень раннем возрасте, — усмехнулась Теона. — При чем здесь ты? Ты вообще можешь представить, что не все на этом свете сводится к тебе и к кофе? Дело в другом. Я прочла письмо, которое дал Павел. Если хочешь — тоже прочти.
Леша отложил письмо в сторону и отвернулся.
— Белкин, ты плачешь, что ли?! — ахнула Теона.
Леша молчал — смотрел куда-то в окно, на серую Фонтанку. Теона вздохнула и погладила его по голове — нежно, как свою обожаемую кошку Лору.
КНИГА 1. ЧАСТЬ 3. ГЛАВА 16
ГЛАВА 16
СЕВЕРНАЯ АКВАРЕЛЬ
Лина смотрела на Данилу, просившего ее остаться, со страхом и недоверием.
— Тебе не обязательно решать что-то сейчас, — вздохнул Данила, — просто останься, живи здесь, у меня. Я ничем тебя не побеспокою. Считай, что я твой старший брат.
— У меня никогда не было старшего брата, — улыбнулась Лина.
— Ну теперь будет. А сейчас мы будем пить чай.
Данила заварил чай, смешал хлопья с молоком. Лина сидела за столом здесь же, на кухне. Если не знать о событиях прошлой бурной ночи, со стороны можно было представить, что это будничное, семейное утро супружеской пары.
Данила поставил перед ней тарелку и чуть не насильно вложил ложку в ее руку. Где-то в глубине квартиры затренькал телефон, и Данила вышел.
Оставшись одна, Лина отодвинула тарелку и подошла к окну. Серый октябрьский денек только начинался и легко мог обернуться и солнечным погожим днем, и свинцово-пасмурным — пока было непонятно, чего от него ждать. Лина посмотрела на тихую, просыпающуюся улицу, словно загадала что-то важное. Кого она сейчас увидит — подонка, сломавшего ей жизнь, или что-то хорошее? И тут же внизу раздались смех и голоса. По улице шли смешная девочка-барменша из кофейни напротив (копна кудрявых волос, красное пальтецо) и симпатичный модный парень-бармен из этой же кофейни. Они шли — прелесть какая! (Лина невольно улыбнулась) — держась за руки.
— Это мои друзья, — Данила возник за ее спиной. — Я обязательно вас познакомлю. Вы подружитесь.
Лина обернулась к нему.
Он сжал ее руку:
— Все будет хорошо. Только дай мне немного времени.
Лина вздохнула — нет, все, что было хорошего — осталось там, в другой жизни; для нее лимит счастья исчерпан. Да и времени у нее нет, как и понимания, что делать дальше. Лина вдруг почувствовала какую-то неимоверную усталость и растерянность, словно она зашла в дремучий темный лес, пытается из него выбраться, но никаких ориентиров не имеет; пространство вокруг смыкается, лес разрастается, уже и на шаг вперед ничего не видно. Единственное, что ей было ясно, что теперь последовать прежнему плану и убить Виктора здесь — в доме, в подъезде, означает подставить Данилу. Ведь следствие наверняка в первую очередь заинтересуется соседями убитого, а, значит, Данила в числе первых окажется под подозрением. И если раньше ее это не волновало, то теперь так поступить с ним она не могла. Поезд ее трагедии по нему не проедет — решено.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Значит, ей нужен другой план, но на его обдумывание понадобятся время и силы. Выходит, самое правильное теперь — выжидать, следить за тем, как развернется ситуация. Хорошо, она подождет, сколько потребуется, а пока будет набираться сил, как та уточка со сломанным крылом, из сказки, оставшаяся на зимовье, а потом… Ну там будет видно.
— Я собирался разбирать фотографии для следующей выставки, — сказал Данила, — не поможешь мне отобрать подходящие?
Лина удивленно на него посмотрела — о чем он вообще? — и пожала плечами: ладно, давай.
Поначалу Лина рассматривала снимки Данилы нехотя — машинально, из желания поскорее от него отделаться, но постепенно эти пойманные и запечатленные фотографом эпизоды чужих жизней, фрагменты мира во всей его яркости и многообразии увлекли ее. Снимки пустыни напоминали снимки из космоса и завораживали, кадры с животными имели свою драматургию. В каждом снимке Данилы был обнаженный нерв; фотографии заключенных, стариков, детей и в особенности военные снимки фотографа Суворова обладали такой энергетикой, которая искрила даже через экран. В какой-то миг Лина оторвалась от снимков и внимательно посмотрела на сидящего рядом с ней перед экраном ноутбука Данилу. Взъерошенные волосы, рыжеватая бородка, основательность в каждом жесте — что она вообще знает об этом мужчине, с которым ее так странно — лоб в лоб — столкнула судьба?
— А ты и на войне бывал? — спросила Лина.
— Доводилось, — коротко ответил Данила.
Рассказывать ни о войне, ни о своих подвигах он не любил. Он в принципе не любил много говорить.
Она перевела взгляд на его большие и сильные руки, лежавшие на столе рядом с ее ладонью, вспомнила его обнаженное тело, которое могла рассмотреть и рассмотрела прошлой ночью. «А ничего-то я о тебе и не знаю», — вздохнула Лина. Единственное, что она понимала, что этот мужчина — ее лобовое столкновение — не такой, как все.
В его фотографиях отражался мир, запечатленный глазами человека, повидавшего много чужой боли и страданий. При этом он не фиксировал чужие страдания равнодушно, но — вот это было видно! — отзывался на нее.
— Занятный ты парень, фотограф Суворов, — усмехнулась Лина. — Жаль, что мы не встретились с тобой раньше — минус мою разбитую жизнь назад. Наверное, я бы влюбилась в тебя без оглядки и, возможно даже, мы были бы очень счастливы.
Данила отвлекся от экрана, посмотрел на нее и вдруг накрыл ее ладонь своей большой сильной рукой, как придавил:
— Да, жаль, что не встретились раньше. Но хорошо, что вообще встретились.
Она руки не убрала, и они так и сидели, смотрели другие фотографии.
Когда за окнами стемнело, Данила выключил компьютер.
— Уже вечер, вот мы с тобой засиделись! Хочешь пройтись?
Лина сжалась — нет, выходить из квартиры в подъезд, проходить мимо той двери она не хотела. Данила, кажется, все понял.
— Ладно, проведем вечер дома. Я быстро сгоняю в магазин, куплю что-нибудь на ужин. — Он натянул куртку, пошел к дверям, но вдруг остановился на пороге. — А ты никуда не уйдешь? Дождешься меня?
Лина молча кивнула.
Когда Данила ушел, она прошла в его комнату и открыла ящик стола, в который он ночью убрал пистолет. Ящик оказался пуст. Выходит, Данила спрятал пистолет от нее.
Данила придумал оригинальную концепцию вечера — он вернулся с бутылкой кальвадоса, с закусками и с большим пакетом, наполненным яблоками разных сортов.
— Яблочный вечер? — улыбнулась Лина. — Мне нравится.
Она подняла рюмку, посмотрела на свет — кальвадос отливал золотистым оттенком, источал фруктовый аромат миллиона яблочных косточек. На блюде лежали яблоки — крутобокие красные и зеленые антоновские. Лина глотнула кальвадос — по телу мгновенно разлилось тепло.
Данила разрезал брызнувшее соком яблоко и протянул ей половинку: