— Держи.
— Послушай, я хотела тебя спросить, — начала Лина. — Если ты с самого начала понимал, что я тебе вру, что я веду с тобой какую-то игру, зачем стал со мной встречаться, пустил к себе жить? Ну ты же мог послать меня на хер, забить на все? Избежать нашего лобового столкновения?
— Как тебе объяснить… Понимаешь, я вообще так живу. Если жизнь подкидывает мне что-то неожиданное, незапланированное, я на это соглашаюсь. Неожиданные вещи — вообще самое интересное, что может с нами случиться. Принцип пуркуа па — почему бы и нет? Не надо отказываться от того, что предлагает жизнь. А потом… В тебе было что-то невыразимо притягательное, — Данила улыбнулся, — и остается.
Лина взяла яблоко, покатала его в руках — оно пахло летом, солнцем и почему-то детством.
— А знаешь, — даже не Даниле, а неизвестно кому сказала Лина, — однажды в детстве, когда я очень болела, я попросила маму нарезать мне яблоко. У меня тогда не было сил его грызть. И с тех пор я полюбила есть их нарезанными на дольки. И мама всегда их мне нарезала — каждое яблоко. Так было и в моем детстве, и потом, когда я выросла. А теперь ее нет. И никто и никогда в моей жизни больше не нарежет мне яблоко. Никто и никогда не будет любить меня так, как она.
Лина положила яблоко на стол.
— Спасибо за кальвадос. Спокойной ночи. Я пойду спать.
Утром, проснувшись, Лина вышла на кухню. На столе лежала записка.
«Доброе утро, — писал Данила. — Я уехал по работе в область, вернусь вечером. Завтрак на столе. Чай заварен в чайнике. До вечера!»
Вместо подписи Данила нарисовал смеющийся смайлик. Рисовать фотограф Суворов не очень умел — смайлик вышел кривеньким.
Лина улыбнулась, отложила записку. Она налила себе чай, сняла с тарелки салфетку и застыла. На тарелке, кроме бутербродов, лежали яблоки — краснобокое и зеленое. Они были заботливо нарезаны на аккуратные дольки.
Люди по-разному признаются в любви. Кто-то красиво, устраивая спектакли, кто-то застенчиво, кто-то с яростью (да, я люблю тебя, а ты, идиот, так этого и не понял!), некоторые с упреком (я люблю тебя, а ты меня — нет), иные с разъяснениями (я люблю тебя, потому что — бесконечная россыпь этих самых «потому»). А фотограф Суворов признался в любви без слов. Он просто запомнил вчера, что для нее это почему-то важно, что она так любит есть яблоки, и машинально, без всяких красивых жестов, сделал, как она хочет, даже не отдавая себе в этом отчета.
Лина замерла — такое чувство, будто небо обрушилось! — и вздохнула. Вот только еще любви мне не хватало.
* * *
Лина не могла видеть (но чувствовать, наверное, могла), что в этот миг где-то на трассе Данила вдруг остановил свой большой черный джип, свернул на обочину и вышел на берег залива.
С залива дул бешеный ветер, раскачивая и сотрясая, кажется, даже горизонт. Какое-то новое, большое и сильное чувство теснилось у Данилы в груди, накатывало на него, как это взбешенное северное море на берег. И ничего подобного он прежде не знал.
У него вдруг мелькнула (как туча набежала) тревожная мысль: что вечером он вернется домой, а Лины там нет. Она ушла, сбежала, и попробуй потом ее найди.
Он сел в машину и погнал обратно в город — быстро, быстро, чтобы быстрее увидеть ее.
По пути, в машине, он слушал одну и ту же песню своего любимого музыканта (с песнями этой группы Данила объездил весь мир), снова и снова, по кругу. И мужской, такой честный голос, без всяких ненужных слащавых красивостей (вот слова настоящего мужика) повторял кристально честную и искреннюю формулу любви.
«Я бы все послал, если бы не ты».
* * *
Две недели спустя
Еще одно утро — еще одна чашка кофе. По утрам Данила ходил в «Экипаж» и приносил Лине крепкий горячий кофе. Лина ждала его дома — выходить на улицу ей по-прежнему не представлялось возможным, ей казалось, что она не сможет пройти мимо двери Виктора.
Но сегодняшним утром, уже на пороге, Данила вдруг обернулся:
— Пойдем в кофейню и выпьем кофе там? Я познакомлю тебя с ребятами!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И Лина кивнула: идем. В конце концов не прятаться же ей всю оставшуюся жизнь.
Когда они вышли на лестничную площадку, Данила взял ее за руку — спокойно, я рядом! и вывел из подъезда.
Девочка-барменша в серой кепке так обрадовалась, увидев их, что просто разлетелась к ним навстречу.
— Привет! Я Теона!
Она улыбалась искренне и широко, и Лина мгновенно почувствовала к ней симпатию. К ним тут же подошел уже знакомый Лине парень-бармен, такой симпатичный и модный, как будто он сошел с глянцевой картинки. В отличие от своей открытой подруги, он смотрел на Лину недоверчиво. Но после того, как Данила что-то шепнул ему, взгляд парня смягчился.
Лина назвала свое имя и предложила перейти на «ты».
Бармен Леша кивнул, метнулся куда-то в сторону, а потом вернулся с такой золотистой горой свежеиспеченных круассанов, что по ним легко можно было бы взобраться на Эверест. Поставив круассаны на столик перед Линой, Леша заговорил с ней.
— Вот ваш… твой друг капучино пьет, как девушка, представляешь, да? — Леша строго посмотрел на Лину, как будто она лично несла ответственность за выбор Данилы, и продолжил. — А тебе что принести? Какой кофе любишь ты?
— Ваш знаменитый «Черный капитан». Только его. И повторить дважды, — произнесла заветный пароль Лина.
Леша засиял, как будто услышал самую приятную фразу на свете.
Он не мог знать, что перед тем, как войти в кофейню, Данила предупредил подругу, что если она попросит «Капитана», ее в «Экипаже» сразу признают своей.
Вернувшись с чашкой кофе, Леша шепнул Лине уже как близкой знакомой:
— А ты на Данилу в окно смотрела, потому что хотела с ним познакомиться, да?
Лина взглянула в его зеленые распахнутые глаза — соврать этому парню было невозможно, а рассказать правду тем более. Она застыла, пытаясь что-то выдавить.
Леша, уловив ее терзания, махнул рукой:
— Да ничего, я все понял как надо!
Он заговорщически подмигнул ей и поднял вверх большой палец, кивнув в сторону Данилы, дескать: правильный выбор, Суворов — парень что надо.
— Леха, заверни нам пирог с собой, — попросил Данила. — Мы с Линой собираемся на пикник.
— А кедровые корзинки на подложке из манго для твоей девушки положить, Даня!? — подскочила невесть откуда взявшаяся Манана.
— Обязательно, дорогая! — обрадовался Данила.
Когда они вышли на осеннюю солнечную улицу, Лина улыбнулась:
— Мне очень понравились твои друзья! Ты был прав — мы подружимся.
Данила взял ее за руку и повел за собой.
…Облетали последние листья, золотая осень догорала.
Полдня они провели в загородном парке — долго ходили по аллеям, усыпанным кленовыми листьями, собирали каштаны. А потом Данила вдруг с болью отметил, что уже совсем промозгло, а Лина одета не по сезону — все еще ходит в какой-то легкой куртке и даже не замечает, что ей холодно. На обратном пути, когда они ехали домой, он предложил заехать в магазин и купить ей пальто.
— Зачем? — пожала плечами Лина. — Не надо!
Он настоял на своем. Ему хотелось теперь думать о том, холодно ли ей, хорошо или плохо, короче говоря, он считал своим долгом заботиться о ней. Всегда.
Одним пальто Данила не ограничился. Лине пришлось согласиться не только на пальто, но и на свитера, и на осеннюю обувь. А еще Данила нашел для нее плед — бежевый в клетку, из нежнейшего кашемира, такой огромный и теплый, что в него можно было завернуться и пережить в нем холода, спрятаться в нем, как в доме, от всех бед на свете.
В этот вечер, засыпая под клетчатым пледом, Лина подумала, что она долго жила на планете, где бесконечно дул ветер, и вдруг ветер стих, и показалось солнце.
Проснувшись утром, она почувствовала протянувшийся по всей квартире горьковато-кофейный запах.
Выйдя на кухню, она увидела Данилу, который жарил каштаны.
— Ты проснулась? — обрадовался Данила. — Поехали, я хочу тебе кое-что показать.