Итак, теперь она жила в соседней квартире, настолько близко к врагу, насколько это вообще было возможно. Да, она использовала этого фотографа. На войне как на войне, прости, Данила, но я вынуждена так поступить. И да, это та цель, которая оправдывает средства. Лина не раздумывала, даже когда ей пришлось переспать с Данилой. Ей нужно было усыпить его бдительность — заставить потерять голову, привыкнуть к ней. И она постаралась сделать все, что могла — отыграла ему спектакль с обольщением, разбудив в себе праматерь Еву, подкинула дровишек в этот костер страсти, раздула пламя до небес. Что, парень, такого секса у тебя еще не было?! Если ты позволишь мне остаться и немного пожить с тобой, сколько мне потребуется, мы с тобой будем разжигать еще и не такие костры. Хотя… Вот тут она сломалась и почувствовала что-то сродни боли, стыду и угрызениям совести — а все-таки хорошо бы закончить все сегодня и поставить точку этой ночью, чтобы больше не лгать и не спать с этим, в сущности, ни в чем не виноватым, случайно попавшим под колесо ее тяжелой судьбы парнем.
Вот так и получилось, что когда фотограф заснул, она осторожно — крадущийся ночной убийца — достала пистолет, намереваясь прямо сейчас выйти из квартиры и позвонить в соседнюю дверь, за которой жил ее враг.
А когда тот спросит: «Кто там?» — она обольстительно улыбнется и нежно скажет: «Это ваша соседка Марина, девушка Данилы! Вы не могли бы нам помочь? Данила очень просит зайти сейчас к нам в квартиру!» Потом эта мразь откроет дверь (а он должен открыть, потому что он видел ее и в его сознании закрепилось, что эта девица действительно живет здесь и, значит, она не является источником опасности!), она влепит ему сколько-то там граммов смерти. «За Павлика, за маму, за мою покореженную жизнь, и за других людей, чьи судьбы ты искалечил». Виновен!
И вот все рассчитала — лучшие свои годы потратила на то, чтобы рассчитать, положила на это все силы, но вдруг, когда все совпало-сложилось, что-то пошло не так. Недотепа-фотограф оказался не жертвой охотницы, а охотником. Он, оказывается, все это время вел свою игру и следил за ней, выжидал, когда она промахнется.
Лина перевела взгляд на сидящего возле ее ног Данилу — как он на нее смотрит! Сложно выдержать этот испытующий взгляд. Что он сейчас с ней сделает, теперь, когда он знает ее историю, знает, что она подставляла его, использовала? Вызовет полицию (даже если они предъявят ей лишь незаконное владение оружием, тебе и этого хватит, Лина-Марина) или сдаст ее — расскажет все Виктору? А вот этого бы не хотелось.
Странное дело — за время их знакомства она не воспринимала Данилу как человека, как личность. В сущности, она даже не знает, какой он человек, и она совершенно не представляет, как он себя сейчас поведет.
* * *
Данила слушал ее рассказ и чувствовал, как в груди что-то каменеет-каменеет, так что даже ему, высоченному мужику, было сложно выдержать. Чужое горе входило в него, чужая боль отзывалась и становилась его личной. Иногда он сжимал кулаки от ярости и бессилия, от сожаления, что не был с ней в те дни, не помог, не разделил с ней ее беду.
Он-то думал, что эта девушка с тенью — ледяная, загадочная, до краев полная опасностью, а она оказалась сломанной, растерянной девочкой. А вместо инфернального холода в ней билось живое тепло, пульсирующее, страдающее, взывающее к милосердию и состраданию. И что ему теперь со всем этим делать?
Лина поднялась:
— Ну вот теперь ты все знаешь. Доволен? Что — сдашь меня?
Данила подошел к ней. Они смотрели друг другу в глаза. Данила видел, что губы у нее дрожат.
— Поступай, как знаешь, — выдохнула Лина. — И прости, если сможешь. Я пойду.
— Куда ты? — Он сильно сжал ее, так что она — хрупкая тростинка — вскрикнула. — Ты никуда не пойдешь! Я тебя отсюда не выпущу.
— Пусти, — Лина попыталась оттолкнуть Данилу и ударила его в грудь.
Он мягко отвел ее руку:
— Эй, может, пистолет дать?
И тогда она не выдержала — заплакала, чего не позволяла себе уже много лет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он легко поднял ее на руки, донес до кровати.
Она вздрогнула:
— Я больше не хочу этого. Ну, я про секс…
Данила улыбнулся:
— Ничего не будет, если ты не захочешь. Не думай об этом. Ты устала. Отдохни.
— Спасибо, — беззвучно, губами, прошептала Лина.
Данила заботливо укрыл ее одеялом.
— Спи, Лина. Все как-нибудь образуется. Утро вечера мудренее, как говорит моя мама.
Лина вздохнула:
— Моя тоже так говорила.
— Утром мы что-нибудь придумаем. Только пообещай, что ты никуда не уйдешь и не наделаешь глупостей?! И да — если ты не против, я тоже буду спать здесь.
— Будешь меня караулить? — усмехнулась Лина, инстинктивно отодвигаясь от Данилы, как можно ближе к своему краю кровати.
Данила кивнул:
—Точно! Буду. Кстати, знаешь, мне нравится твое имя. Спокойной ночи, Лина!
Луна по-прежнему заглядывала в окна, осенний ветер гулял на улицах.
Данила не спал; сначала он просто лежал, оглушенный историей чужой жизни, потом складывал в голове отдельные пазлы прошлых дней, понимая, что да — вот теперь все сходится. При этом сам факт того, что Лину интересовал вовсе не он, а другой человек, его не то чтобы удивил. Такой вариант он тоже предвидел. Версию о том, что его новая знакомая вполне вероятно смотрит не в его, а в другие, соседние окна, он уже обдумывал. Недавно, пытаясь просчитать, какие именно окна, она видит из «Экипажа», Данила сфотографировал свой дом из окон кофейни. И так как на его лестничной площадке располагалось всего две квартиры, он счел, что будет логичным предположить, что странную девушку интересуют окна его соседа — хмурого, неразговорчивого парня, который никогда не общался ни с кем из соседей.
Итак, все выяснилось. Вот только что теперь ему делать с этой правдой и что сказать Лине утром, когда она проснется? Представив, что этот подонок дышит, спит сейчас за соседними стенами, Данила почувствовал, как внутри него растет глухая ярость — взять сейчас ее пистолет, пойти и самому разобраться с ее врагом?
Источавшая болезненный молочный свет луна внушала ему опасные мысли, будоражила, подталкивала к краю. Настоящее наваждение. Соблазн решить все сейчас, по-мужски, был таким сильным, что Данила встал и достал из ящика стола спрятанный им пистолет. Но оглянувшись на то ли спящую, то ли затаившуюся Лину, он остановился. А что будет с ней потом? И поможет ли ей на самом деле такое решение? Он положил пистолет обратно и лег рядом с Линой. Она спала. Он лежал и слушал ее дыхание. А когда она всхлипнула во сне жалобно, так по-детски, он слегка обнял ее и осторожно, чтобы не разбудить, прижал к сердцу. Иногда во сне она вздрагивала, словно ей снилось что-то страшное, и тогда он тихонько ее покачивал, как колыбель с ребенком.
Вот ведь — не чаял, не искал, но Бог послал ему даже не женщину, а колыбель с усталым, несчастным ребенком.
Когда на смену лунной ночи пришло серенькое осеннее утро, он уже знал, что будет делать.
К утру Данила не сдержался и провалился в дремоту; однако же он продолжал даже в этом прерывистом сне караулить Лину и держал ее за руку. И когда Лина попыталась освободить руку, он мгновенно проснулся.
— Куда собралась?
Лина выдернула руку и встала.
— Я ухожу, Данила. В свою жизнь.
Он встал, подошел к ней.
— Останься, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты осталась.
Она впервые позволила себе какой-то жест нежности по отношению к нему — мягко коснулась ладонью его щеки.
— Жаль, что мы не встретились с тобой в другой жизни и при других обстоятельствах. Ты хороший парень, Данила. Но я должна сделать то, что должна. Извини.
— Я понял. Но тебе не нужно брать это на себя, — сказал Данила, — дай мне немного времени — я все решу сам.
Она помолчала, потом усмехнулась:
— Зачем тебе это, Данила Суворов? Это не твоя война.
Он вздохнул — две секунды, чтобы принять решение, понимая, что каким бы оно ни было, оно будет конечным.