Читать интересную книгу Поездка в горы и обратно - Миколас Слуцкис

Очень не хотелось отрываться от теплого тела Лионгины. Серые стены, ощетинившиеся гвоздями, в трещинах, порубленный топором паркет. Алоизас дошлепал до окна, осторожно переставляя босые ступни, чтобы не напороться на занозу, распахнул его и вышвырнул прочь последнее напоминание о протекавшей здесь чужой жизни. Лионгина услышала, как мячик шмякнулся об асфальт и покатился. Обратившейся в слух Лионгине почудилось: изгнали ее горемычный дух, все, что осталось еще от ее короткой, быстро отцветшей радости.

— Тут, перепелочка моя, будет лепетать наш сынок! — Алоизас присел на край дивана — его лицо виделось ей снизу, как деталь памятника. — Ты возьмешься за учебу, я закончу книгу. Человек — не амеба. Человек только тогда жив, когда держит в руке факел, освещая им свой путь. У одного огонек едва теплится, у другого рассеивает мглу, как маяк, но важно стремиться вперед. Стремлюсь — значит, существую, если перефразировать изречение древнего мудреца. Слишком короток век человеческий, чтобы растрачивать душевные силы на жалость к неудачникам, тем более к людишкам, превратившимся в паразитов, тунеядцев. Понятно, о чем я говорю?

— Приблизительно.

— Так почему же ты не рада?

— Научусь и понимать, и радоваться.

— Время не ждет, дорогая. Все. Поднимайся. Начинаем уборку. — Алоизас протянул ей руку.

Лионгина встала, хотя не было охоты ни вставать, ни что-либо делать.

— Что невесела, точно имение продала? Не кому-то там гнездышко вьем — своему сыночку!

Но и тут, как недавно в консультации, не испытала Лионгина счастья.

…Хорошо, что по телефону говорили, не видела староста моей физиономии. Так отвратительно выгляжу. Монотонно, автоматически стучащая машинка Лионгины замолкает. Маленький перерыв — отдых пальцам. Выдергивает из-под валика листы. Помялись. Придется перепечатывать. Встает, удивленная усталостью, навалившейся раньше обычного. Пойти покурить? Ее раскрытая сумка — под столом. Чего только нет в ней, даже пачка сигарет, полученная в киоске в счет сдачи. Только этого не хватает! Нет, она не курит. Еще не курит, поправляет себя Лионгина, но уже баловалась. Когда ненавидишь себя, хорошо опалить нутро сигаретой.

Лионгина стоит в туалетной комнате, облицованной белой плиткой, слушает, как бежит вода из крана. Впрочем, нет, не слушает. Манит зеркало. Это благодаря энергии нового начальника в туалете поблескивает зеркало в рост человека. Лионгина впивается глазами в полированную серебряную плоскость, ожидая, когда всплывет там ее изображение. Разве белая продолговатая маска — ее лицо? Уже некоторое время ощущала, как цепенеет оно, словно тисками сжимаемое, но таким твердым и белым еще не бывало. Натолкнулся бы порыв ветра или взгляд — рассыпалось в пыль, точно пересохшая замазка. И глаз нет. Провалились. Любой человек, увидев такое лицо, ничего хорошего не подумает: то ли кассу ограбила, то ли человека убила. Да, я убила Вангуте, вчера убила. Пусть другие убили, я присоединилась, мгновенно отрекшись от нее. А только что, не согласившись везти венок, убила Аницету. Если по справедливости, себя, себя я убила! Ха, убила? Нет, ты бессмертна. С таких высот сверзилась, и ничего — поднялась как ни в чем не бывало. Не свидетельство ли этому и твой новый костюмчик? Почему не смеешься? Ведь ужасно смешно. После всего, что пережила, убиваться из-за какой-то Вангуте, из-за Аницеты? Ха-ха! А ведь не умела смеяться, когда требовалось, — каркала. Теперь научилась. И хохотать, и жить, когда не хочется. Облачаюсь в новую одежду, точно в саван, а вот уязвила этим фурию — и рада-радешенька. Значит, улыбнись наконец, как положено женщине, сразившей соперницу, расслабь мускулы лица, совсем скулы свело. Смелее, смелее! Сейчас на щеках ямочки появятся, обольстительные такие. А вот морщинка поперек лба — нежелательна. Ты еще слишком молода для морщин. Вот так! Лионгина скалит зубы — из зеркала ответно скалится чей-то чужой облик. Дело в глазах. Словно вставные, стеклянные. Ну-ка, откройтесь! Забудьте о вчерашнем дне. Смотрите прямо, доверчиво, вам нечего стыдиться. Ну вот — мордашка прямо на рекламный плакат Лейпцигской ярмарки. Посетите нашу мессу! Ни ехать туда вам не доведется, ни что другое, а любуйтесь: такие прелестные виды повышают настроение. Синее небо, дорожный чемоданчик, оптимистические силуэты женщины и мужчины. Плакаты живут вместо нас.

Лионгина старалась вовсю — глаза не получались. Помаргивать перестали, но забрались в глубь глазниц, как жуки. Трусливые жуки долго не поддавались ее льстивым просьбам. Наконец освоились, высунулись, осмелели. Вот они — открытые нараспашку, бессмысленные и бесстыжие. Теперь у меня лицо вполне современной деловой женщины. Может, слегка бледноватое. Не повредила бы косметика.

И она возвратилась к своей машинке, думая о косметике.

Уже издали встречает его специфический запах аудитории. Прочь все посторонние мысли, только тема, тема, тема! Эффект участия зрителя, читателя, слушателя. Пути и способы слияния с образом. Роль интуиции. И еще существенное — психологически воздействовать, вовлечь в диспут. Тема чуть ли не свободная, примеры, факты из искусства любых эпох — от древности до наших дней. Алоизас проплывает через толпу здоровающихся, будто несущий миро ксендз, которому запрещено обронить даже слово. Его железное правило: не обрастать ничем посторонним, не относящимся к теме, когда ждет кафедра.

— Поздравляю, поздравляю, — неожиданно вырастает перед ним бывший коллега Н. Алоизасу не удается миновать его и проникнуть в недалекую уже гудящую аудиторию — он схвачен за отвороты пальто. Худенький, невысокого росточка, усатый Н. по плечо ему, но сила в руках есть. Вцепился и тащит в огороженный пальмами уголок вестибюля.

— Что вы делаете, коллега!

Алоизасу претит насилие, отрезавшее его от аудитории, куда набились не только студенты института культуры — собираются послушать его лекцию и студенты соседнего пединститута. Чувство недовольства возрастает от пыхающего в лицо чужого дыхания. Его нежная кожа не выносит грубых прикосновений, внезапной смены температур, посторонних запахов, тем паче чесночного, бьющего прямо в нос. Алоизасу Губертавичюсу необходим не только чистый воздух, но и простор, свобода наблюдений и движения.

Н. плевать на недовольную гримасу коллеги, у которого будто судорогой свело лицевые мускулы. Маленькие глазки горят угольками, кажется, вот-вот прожгут защитную оболочку гордеца Алоизаса.

— Приветствую! Давно бы так! Вместе мы горы свернем. Поздравляю! — Угли приближаются вплотную, чуть не обжигая подбородок. Горящие влажно-вывороченные губы Н. обстреливают мелкими брызгами.

— Какие еще горы? С чем поздравляете? Простите, я ничего не понимаю.

— Вот те на — с чем поздравляю? Вы же вчера обещали мне материальную и моральную поддержку в деле разоблачения самодержца, товарища Эугениюса Э.! Мобилизуем общественное мнение, вскроем его диктаторские замашки, махинации его подручных. Поздравляю!

Алоизас потрясен, с его лица исчез защитный слой, и оно беспомощно.

— Махинации? Вы что-то путаете, коллега! Ничего я вам не обещал и обещать не мог.

— Забыли наш вчерашний разговор? От слов своих отказываетесь? Поздравляю! В ином смысле, разумеется.

Н. выпускает отвороты пальто, но вцепляется в рукав и дергает, как пожарник — кишку, то в одну, то в другую сторону, заставляя коллегу вертеться то туда, то сюда. Усики взмокли, устало свисают, глазки потухли, но в них заново копится жар — убедить, воздействовать!

— Вчера, как мне помнится, говорили вы. Мне и словечка вставить не дали, — Алоизасу почти удается вызволить свой рукав из цепких лап собеседника, кажется, тот сдается, готов выпустить, однако передумывает, ухватывает покрепче. — Забросали фактами, не слишком соответствующими действительности.

— Поздравляю вас, поздравляю! Сомневаетесь, что Эугениюс Э. воздвигает себе виллу? Что использует на строительстве институтский транспорт и материалы? Разумеется, не кирпичи — дефицитные отделочные плитки, сантехническое оборудование, паркет… Это не факт, что там, под видом обязательной практики, вкалывают наши студенты? А кто без лишнего шума расправляется с членами коллектива, которые осмеливаются критиковать? Один из пострадавших — перед вами. Увы, еще живой!

Коллега стучит себе кулачком в грудь, словно там, под немодным темно-синим пальто, — рыцарские доспехи. Теперь можно удрать, тем более что разбушевавшемуся Н. нетерпеливо подает знаки стоящая по ту сторону пальм женщина. Не первой молодости, однако еще стройная, и волосы густые, разделенные пробором. Властным жестом Н. требует не мешать ему, женщина покорно отворачивается. Что-то добывает ей? От кого-то защищает? Суды, протекции, квартирные дела? Неряшливый, с малопривлекательной внешностью — когда говорит, видны выщербленные передние зубы, — бывший коллега пользуется успехом у красивых женщин? Конечно, не эти вопросительные знаки удерживают Алоизаса на месте. Слишком раздражен, чтобы ретироваться, не дав отповеди. Лицо как ошпаренное, мозг с трудом переваривает фантастически невероятные, едва ли находящиеся в ладу с действительностью факты. Всегда прямой и не умеющий подлаживаться к собеседнику, он не собирается отказываться от своих мнений, от привычной положительной оценки деятельности товарища Эугениюса Э., но столь близко посверкивают не признающие противоречий глазки собеседника, что никак не выходит — гордо откинуть голову и отбрить его. К тому же обвинения Н. проникли глубже, чем Алоизасу кажется, и что-то уже грызут в душе. Действуют не только и не столько факты, которые могут потрясти кого угодно, но и неколебимая вера в свою правоту, звучащая в тирадах Н. В наше время, когда люди погрязли в делах и делишках, такая фантастическая вера в свою идею, пусть и idee fixe, такие убежденные в своей непререкаемой правоте, которую ничем нельзя разрушить, глаза — явление редкое… Н. против Эугениюса Э. — точно Давид против Голиафа, и это впечатляет, хоть и отталкивают отвислые мокрые губы, запах чеснока, бесцеремонное обращение с собеседником. Поэтому Алоизас не вполне доволен собою, когда ему удается грубовато возразить: