Читать интересную книгу Поездка в горы и обратно - Миколас Слуцкис

— Зачетку… дайте зачетку! — Ему не хватало воздуха. Набухая яростью и краснея, Алоизас листал зачетную книжку. Опять одни пятерки. Так и думал! Резко протянул обратно: — Всего доброго, коллега! Если мы продолжим этот разговор, то боюсь, что не смогу беспристрастно оценить ваши знания, когда вы соизволите прийти, повторив весь курс!

Алдона разинула рот от удивления и возмущения. Надо думать, у Нефертити никогда так глупо не отваливалась нижняя челюсть. Алоизас сбегал по лестнице, ловя бодрый перестук шагов. Наконец-то поступил, как положено преподавателю, уважающему себя и пользующемуся уважением других. Наотмашь выдал нахалке, осмелившейся запугивать важным папенькой! Нет, раньше такого не бывало. Случалось, завышал оценку. Скажем, из-за болезни или учитывая старательное посещение лекций, но вот так — ликвидировать двойку без переэкзаменовки? Да еще склонясь перед угрозами? Шантаж! Что же, если не шантаж, в полном смысле этого всему миру известного слова? Если доведется, все это и самому папаше выложу, пусть он влиятелен, пусть с кем угодно охотится! Кстати, Эугениюс, такой гуманный человек, а стреляет в животных? Остановился, будто кто-то шепнул ему этот вопрос. Не кто-то — бывший коллега Н. Зверьки — еще не все, не все, поздравляю вас! Известное дело, обвинения Н, — дым, туман… Алоизас перешагнул через мелькнувшую тень коллеги, но на сей раз без особой злобы. Замыслы Н. меня не касаются, своих забот по горло. Не поддаваясь давлению, я показал Алдоне И., кто я такой и что такое она. Испытывая гордость, Алоизас снова вскинул голову, выставил вперед подбородок, огляделся по сторонам. Не толпятся ли поблизости новые клиенты, подобные этой троице — Алдоне, Аудроне… и Алмоне? Двоек-то выставил порядочно. Пауза перед именем Алмоне означала, что ему не хочется толкать ее в одну кучу с теми двумя. Не лицемерила, не угрожала. Все равно со всех потребую одинаково. Как он этой доморощенной Нефертити отрезал — если мы продолжим этот разговор, то боюсь, что не смогу беспристрастно… Не возродилось ли подавленное невзгодами чувство юмора? Поживем — увидим, там-тарарам, тарарам-там-там!

Алоизас энергично застегнул пальто. Когда втискивал в петлю верхнюю пуговицу, в нос ударил сладкий запах. Французские духи Алдоны И.? Понюхал руку. И когда успел набраться этого запаха! Недовольный собой — ишь, расхвастался! — вышел из института. На улице посторонний запах сразу улетучится вместе с подспудно зудящим, дремлющим в душе, но в любой момент могущим проснуться ощущением, что сделал что-то не так, как следовало. На площади встретили его белые завихрения. Наконец-то снег, наконец-то установится зима. Из-под свежих следов проступает черная жижа, но с низкого неба валит и валит. Он выставил руку, чтобы белым запорошило и рукав. Хватит топтаться на месте, вперед! Алоизас щурился, чувствуя снежинки на ресницах. Но запах не таял вместе с нежными пушистыми хлопьями, лез в нос, в глотку и глубже — в легкие. Вдохнуть прохладу и свежесть изо всех сил. Еще, еще! Чтобы исчез запах, приторно-слащавый, до отвращения рафинированный, точно разбавленная кровь…

Перед ударом этого слащавого запаха не чувствовал, хотя собственная его перчатка была в крови. Не почувствовал и удара, он померещился лишь после того, как Алоизас пришел в себя. Перчатка соперника коснулась его нежно, словно клуб пара или тумана. Услышал, как лязгнули зубы, но как громыхнул помост, когда упал — уже не слышал. Противно-слащавый запах источало влажное полотенце. Из тумана по частям проявлялся тренер — глыба лба, потом приплюснутый нос, потом раздувшаяся, точно пиявка, нижняя губа. Тренер окунал полотенце в воду и вытирал ему, Алоизасу, лицо. Запах крови не был связан с мягким толчком, погасившим свет. Кровь принадлежала не ему — сопернику, которого он несколько раз доставал. Однако пахла, точно своя. Удушливо, остро. Скользкое, теплое полотенце лезло в рот, вызывало тошноту. Отстранить полотенце, укрыться от запаха. Рука не поднялась, а откуда-то из глубины вырвался воздух. Будто не он, а кто-то другой икнул.

— Лежи смирно! — Голос тренера грохнул по барабанным перепонкам, прокатился по лежащему навзничь, безвольно обмякшему телу, вызывая боль. — Сунулся под нокаут, раззява! Не выйдет из тебя боксера.

Сам едва живой, повис и покачивался на веревках ринга долговязый партнер в широких сатиновых трусах. Удивленное лицо в красных пятнах. Он был легче Алоизаса, но его крюк вырвал у того землю из-под ног.

— Я же едва задел, — жалобно скулил верзила, словно сам, а не его противник, лежал поверженным на помосте.

Я мог уложить его, но не хотел, осветился уголок в затянутом сладковатым туманом мозгу. Алоизас думал, что улыбается. Губы не слушались, как и мышцы.

— Из тебя тоже боксера не выйдет! Оба олухи! — разорялся тренер, опытным ухом улавливая, как восстанавливается у нокаутированного сердечный ритм.

Алоизас не собирался становиться боксером. Превратить гору сала в гору мышц — вот какая у него была задача. Уже на втором курсе учился, в университете никто не знал о семейной болезни Губертавичюсов — сам не мог забыть прошлого. Ему казалось, что другие студенты — ловче, сильнее его. И между собой общаются увереннее, и с девушками. Гертруда — жил тогда у нее — горячо агитировала за теннис. Эстетичная и атлетическая игра. Может быть. Тугие ракетки и белые рубашки метались по корту, но от них веяло той же калорийной, нашпигованной витаминами пищей. А Алоизас мечтал о силе и выдержке. Смело встретить удар. Покачнуться, но удержаться на ногах. И ответить ударом. Плющить противникам носы не жаждал. Главное — не дать застать себя врасплох, когда нападает более сильный, окончательно уверовать, что братец Таутвидас был последним хлюпиком в их роду. Не беречь сил, пусть семь потов сходит, не опасаться, что это скверно отразится на здоровье, — вот к чему стремился. А под ясными, конкретными побуждениями и желаниями — он выписал их в порядке важности на листке бумаги — подспудно пульсировала не до конца осознанная жажда — выжечь из души сызмала въевшееся чувство неполноценности, навсегда освободиться от сковывающей опеки Гертруды.

— Дай, дай ему! — выплясывал возле него тренер. — Расшевели этого чертова сына! Опять упустил момент. И опять упустил, разиня! Оба вы спите. На ринге, парень, ты дорого бы за свое ротозейство заплатил!

Гасить атаку, сбивать языки пламени. Затем — в глухую защиту, укрыться, как от барабанящего дождя, и отдохнуть. Пусть машет перчатками, пока не выдохнется, а тогда…

Казалось — копит силы для решающего удара, но так и не наносил его. В самый благоприятный момент Алоизас медлил.

— Спал, потому и схлопотал крюка. Тут ведь как: или ты — или тебя, — шипел разволновавшийся тренер. — Сколько раз предупреждал — не спи на ринге, Губертавичюс, не спи! Это тебе не с девкой лежать. — В словах тренера и выговор, и скрытая похвала, чтобы побитый паренек не почувствовал себя последним неудачником.

— Нокаут, тренер? Это нокаут? — Алоизас уже несколько пришел в себя: мог говорить, воспринимал свое тело отдельно от помоста, от парализовавшего его свинцового притяжения земли. Долго, с трудом поднимал руку — двухпудовую гирю — стереть с глаз туман, с губ — сладковатый ком.

— Нокдаун, обычный нокдаун. — Тренер отводил глаза, отворачивал в сторону покрытое шрамами, принявшее бессчетные удары лицо. Нокаут во время тренировки — это же неслыханно. Скандал! Он опасался последствий, хотя дыхание уже восстановилось. И не икает уже, вынослив, как вол, а вот огонька — нет. Зуда победы в перчатке. Жалко, но придется расставаться.

— Нечаянно я… нечаянно… — лепетал соперник, выглядевший немногим лучше нокаутированного.

— Да не грызи ты себя, — Алоизас незлобиво дотронулся до его перетянутых бинтами, похожих на куриные лапки рук.

Пусть тренер темнит в порядке перестраховки. Нокаут. Ему, Алоизасу, все ясно. Он испытал самое страшное. Ничего страшнее быть не может. И не только в боксе, так подумалось тогда, и слабое еще, едва воскресшее нутро захлестнула волна гордости. Я ведь довольно быстро пришел в себя! Это главное. Вместе с сознанием из небытия возникли земля, город, по которому должен будет он шагать, пока попадет домой. А стены шатаются, и все, чего касаешься руками, начинает отвратительно пахнуть. В другой раз такой удар уже не свалит.

— Доползешь один-то? — Тренер похлопал по спине и вытолкнул за двери. Вместе с ним вывалился тяжелый туман, затопил улицы. Окончательно придя в себя, Алоизас сообразил, что бредет совсем не в ту сторону — к аэропорту. Сориентировался в тумане и поплелся к дому.

Решено, в спортзале он больше не появится. Бессмысленные удары по груше или головам — не для него. Научился защищать свое тело, свое достоинство. Научился защищать себя от самого себя, чего же еще хотеть?