я готовилась выслушать нотацию от Леандера. Брат увидел, как я проезжала по двору, и теперь несся ко мне.
– Остаться на всю ночь вне дворца и ничего об этом не сообщить? – громогласно отругал он меня вместо приветствия. – Да о чем ты думала?
Нацепив на лицо невинное выражение, я посмотрела на него широко раскрытыми глазами:
– Как «ничего не сообщить»? Я ведь отправила тебе почтового голубя с письмом, что останусь у Генри! Мы разбили палатку и заночевали в лесу.
Леандер побагровел от гнева, а крошечные прожилки на его лбу запульсировали. Я не знала, как долго у меня хватит духу лгать ему в лицо. Мне было ужасно неприятно заставлять брата снова и снова не спать ночами. Он ведь желал мне только добра!
– Твое сообщение до меня, как видишь, не дошло! – выкрикнул он. – А ночевать в лесу совершенно безответственно! Разве ты не знаешь, насколько это опасно?
Я собралась было ответить, как вдруг позади нас раздался журчащий голос.
– Насколько опасно что? – заговорщицки проворковала Тесса с притворной озабоченностью.
Я бросила на Леандера предупреждающий взгляд.
– Чтобы не возвращаться домой в темноте, Тара осталась ночевать в лесу со своим Генри, – быстро нашелся брат. – И это очень опасно! Подумай обо всех диких животных, выходящих по ночам охотиться!
Я благодарно кивнула ему.
– И вправду опасно. Мы ведь не хотим, чтобы тебя съел волк, сестричка! – прощебетала Тесса, но ее резкий взгляд сказал мне ровно обратное. – Кстати, мама хочет тебя видеть ровно в десять. Это через пятнадцать минут. На твоем месте я бы переоделась! – и она с отвращением указала на мой наряд для верховой езды. – Ты в этом рубище почти на мальчика похожа. И как только Генри это терпит?
Закрыв рот рукой и едва сдерживая смех, сестра в своем прекрасном шелковом платье бросилась прочь.
– Вот же дрянь! – пробормотала я, прежде чем унестись во дворец переодеваться.
Ровно в десять я наконец остановилась у двери покоев матери и постучала. Пока я втискивалась в ужасное платье, состоявшее из полос белой ткани, Мадлен умудрилась сотворить из моих диких локонов какое-то подобие приемлемой прически. Как ей это удалось за столь короткое время, было для меня загадкой.
Дверь отворилась, и на пороге показалась моя мать. Белое шелковое платье, естественно, сидело на ней идеально, как и маленькая изящная шляпка, которую камеристка набросила на сделанное из ее золотых волос произведение парикмахерского искусства. Яркие солнечные глаза матери критически изучили мою внешность, и мне снова показалось, что она смотрит прямо в самую глубину моей души. Я быстро отвела глаза из-за ощущения, что я гляжу прямо на палящее солнце.
– Ну что ж, входи, – наконец пустила она меня в свои покои.
Я вошла в гостиную – большую комнату с камином, удобным диваном из красной кожи и огромным, занимавшим весь пол ковром, в котором сквозили золотые и серебряные нити. На стене висели пейзажи в светлых пастельных тонах; две другие двери вели в спальню и кабинет. Дверь в частную картинную галерею матери была отворена, и я мельком увидела несколько портретов как самой Сайи, так и давно умерших королев. Казалось, что вся ее родословная была изображена на этих стенах.
Окно, выходившее на широкий балкон с белыми мраморными перилами, было открыто; с улицы пахло теплым весенним воздухом и доносился городской шум.
– Садись, – приказала мать и элегантным движением указала на кресло, обтянутое, как и диван, красной кожей. Я села и чуть в нем не утонула, таким мягким оно было.
Мать, скрестив ноги, села на диван напротив меня. С идеально прямой осанкой и совершенным, похожим на маску лицом она и в самом деле выглядела в этот момент скорее могущественной королевой, нежели матерью. Иногда я действительно сомневалась, является ли она моей настоящей матерью, потому что, как ни пыталась, не могла найти в себе никакого сходства с нею.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросила она, и я почувствовала в ее голосе знакомую резкую и холодную нотку. Она могла читать мои чувства и наверняка чувствовала тот страх, который я пыталась скрыть.
А вот удержать меня от лжи она не могла. Поэтому лицо мое снова приняло самое невинное выражение, и я сказала как можно спокойнее:
– Насколько мне известно, нет.
Она выдавила из себя улыбку; ее острые, безупречные белые зубы сверкнули на солнце.
– Честно говоря, я думаю, что этот Генри причиняет тебе один вред. Ты слишком часто возвращаешься домой поздно и пренебрегаешь своими уроками и обязанностями принцессы. Любовь может казаться красивой и вскружить тебе голову, но в основном она не приносит с собою ничего, кроме неприятностей. Я хочу, чтобы с этого момента ты ездила в Аурум только два раза в неделю и всегда вовремя возвращалась к ужину.
Эта стрела попала в цель, что и говорить. Конечно, я знала, что мое частое отсутствие не останется без последствий – но как я теперь смогу встречаться с Люсифером всего два раза в неделю? Как я выдержу это, когда уже сейчас тоска и беспокойство о нем сжимают мне горло?
Впрочем, я знала, что спорами с матерью лишь усугублю ситуацию, – и поэтому послушно кивнула:
– Я принимаю твою точку зрения, мама – и, естественно, подчинюсь твоим правилам. Но сегодня я хотела бы снова поехать в Аурум и рассказать Генри, почему я больше не смогу навещать его так часто, как раньше. Было бы крайне невежливо оставлять его в неведении. Конечно, я поеду к нему, только если ты позволишь.
– Хорошо, – властно кивнула Королева Света. – Езжай. Но я ожидаю, что ты вернешься к ужину.
Я кивнула и с облегчением покинула ее покои. По крайней мере, сегодня я должна была увидеть Люсифера. Как я надеялась, что он наконец проснулся!..
Когда я вскоре после полудня вернулась в Сатандру, Люсифер все еще не шевелился. Хотя состояние его ран заметно улучшилось, а некоторые из них даже уже зарубцевались, он оставался недвижим, все еще лежа в той же позе, в какой я оставила его сегодня ранним утром.
Астра была в Черном замке, а мы с Ленноксом решили потренироваться в стрельбе из лука. Мы целились в хвойные деревья, растущие вокруг сада Элеоноры, и Леннокс с каждым разом стрелял все лучше.
Элеонора сидела в хижине, наблюдая за Люсифером, но я настояла на том, чтобы самой ходить проверять его состояние каждые десять минут. Однако даже под вечер, когда мы с Ленноксом решили наконец прекратить занятия, Люсифер все еще не двигался. Мое беспокойство неуклонно росло.
Элеонора оставила нас с Ленноксом наблюдать за Люсифером, а сама исчезла в неизвестном направлении. Сев на табурет перед столом, я рассеянно погладила черные волосы любимого.
Просыпайся. Пожалуйста, проснись.
Но все надежды, мольбы и ожидания оставались безответны; Люсифер не двигался. Я чувствовала его сердцебиение, когда дотрагивалась до запястья, но это лишь беспокоило меня еще больше. Если сердце Люсифера так сильно и ровно бьется, то почему он не просыпается? Что его останавливает?
Пытаясь не впасть в отчаяние, я отвела глаза от Люсифера и посмотрела на Леннокса. Прислонившись к подоконнику, тот глядел на Люсифера с той же заботой и тревогой, что и я, – но взгляд его словно скользил сквозь друга.
Я видела в его глазах не просто беспокойство, а еще одно чувство. Горе? Нет, скорее тоска. Не по своему лучшему другу, а по кому-то другому.
Словно почувствовав мой пристальный взгляд, Леннокс поднял голову и встретился со мною глазами.
– Ты счастлива, – сказал он странно хриплым голосом. – Я знаю, что сейчас не время говорить о чем-то подобном – но вы оба, несмотря ни на что, несмотря на шрамы Люсифера и ваше пророчество, счастливы вместе. Он не случайно спас тебя от смерти. Вы принадлежите друг другу не только из-за пророчества. Вы действительно любите друг друга, и это величайшее счастье в мире.
Неизбывная тоска в его голосе заставила меня вздрогнуть. Я никогда раньше не слышала, чтобы кто-либо говорил с такой грустью.
Но по кому он тосковал? Как только я спросила себя об этом, то уже знала ответ.
– Ты так любишь ее? Астру?
Это прозвучало скорее утверждением, чем вопросом. Леннокс заколебался, но затем кивнул.
– Ничего особенного, – попытался объяснить