у меня сейчас есть право – решать… У каждого из нас эта судьба как сложилась, так и сложилась. Какая есть, такая и есть. Прими это и успокойся. И ради бога, маме моей не звони, не проси ее, чтобы она на меня как-то там подействовала! Ты ей когда-то очень больно сделал, а теперь просишь о чем-то! Ты умер для нас, понимаешь?
– Не будь так жесток, Юра. Прости меня. Мы же родные люди, одна кровь… Покаянную голову меч не сечет… А маме я и правда зря позвонил, прости. Больше не буду, обещаю…
Иван Александрович понимал, что говорит сейчас не то и не так, но других слов почему-то не находилось. Жалко сейчас выглядит. Еще и добавил совсем уж не к месту:
– Прости, что отнимаю у тебя время, Юр…
– Да, мне и впрямь некогда. Дел много. Извини.
Все, отключился. Зря он ему позвонил. Надо было перетерпеть приступ раскаяния, сдержаться. Тем более пора вернуться к делу, за которое взялся. Наверняка фигурантка в коридоре давно ждет. Как ее… Алиса Попова, подруга потерпевшей. Вышел за дверь, глянул – у тринадцатого кабинета никого не было. Значит, опаздывает… Или решила совсем не приходить? Ну, это она зря…
Ладно, придется подождать. Тем более он никуда не торопится. Это раньше торопился все время, бежал куда-то, голова была загружена проблемами. Работа такая. И вздохнуть некогда. А теперь… Теперь в голове только боль осталась. И в душе боль. И в сердце боль. Ничего, кроме боли… Ничего…
Ладно, хватит себя жалеть. На что-то другое надо переключиться. Между прочим, в это воскресенье година у Сони… Надо ее подруг и родственников обзвонить, собрать всех дома за поминальным столом.
Соня, Соня… Как же я любил тебя, милая. Как увидел в первый раз, так и пропал. И ведь увидел-то при совсем неромантических обстоятельствах – на допросе по делу об убийстве. Соня свидетельницей была, видела, как убийца вошел в квартиру к жертве. Спускалась с верхнего этажа и увидела. Правда, следствию ничем особенным помочь не смогла – как можно разглядеть человека со спины?
А на допросе испуганная была, таращила на него зеленые глаза, сжимала нервно ладони. Даже не поняла, как и когда он в этих глазах пропал… И очень удивилась, когда он потом позвонил и предложил увидеться. И согласилась, видать, с перепугу. Так у них все и закрутилось тогда. Он думал, просто интрижка будет, легкая прогулка. Тот самый левак, который укрепляет брак. Тем более что брак у него был крепкий. Надежный тыл, как говорят. С Маргаритой они – со школьной скамьи… Да, были у него свои амурные развлечения, но редко. А какой мужик без них в браке живет, интересно?
Как выяснилось, даже такой крепкий брак может дать трещину. И весь надежный тыл может полететь к чертовой матери. Влюбился в Соню так, что дышать не мог…
Она была такая тоненькая, хрупкая, болезненная. Все время защищать ее хотелось, радовать, на руках носить. У него сердце ныло, когда думал о ней. А думал он о ней все время и стал походить на сентиментального придурка, и Соня еще и подсмеивалась над ним:
– Вань… У тебя опять лицо глупое, как у гастарбайтера Джамшута! Странно даже, почему тебя твои друзья Штирлицем кличут? Совсем ты на него не похож, Вань!
– Так это из-за фамилии… Штирлиц – полковник Исаев, а я – капитан Исаев.
– Вот когда до полковника дослужишься, тогда и поговорим! – смеялась Соня, хитренько прищурив глаза. – А пока ты только на Джамшута тянешь, Вань!
Он смеялся вместе с ней, и таял в этом смехе, и понимал, что пропадает, что не может с собой совладать… Надо домой идти, а оторваться от Сони невозможно. Себя еще можно оторвать, а душа с ней останется.
В какой-то момент это раздвоение стало таким мучительным, что он понял – надо решать. Решать, как жить дальше.
И решил. И действовал тоже решительно. То есть объявил Маргарите сразу, без предисловий и извинений, – ухожу, мол, другую люблю. Она не ждала и не поняла ничего в первый момент. Стояла и смотрела на него так, будто он ей нож в спину воткнул. Потом, конечно, в себя пришла… И Юрка все слышал из своей комнаты. А он еще и к нему тогда поперся с объяснениями, дурак. Говорил ему что-то, а самому быстрее уйти хотелось.
Теперь, когда вспоминал о тех днях, удивлялся с болью – почему он тогда совсем о Юрке не думал? Почему понадеялся, что сын его поймет и простит и никуда из его жизни не денется? Что будет приходить к ним с Соней, что они подружатся, что она его даже полюбит…
Вот же глупости. Какие же глупости могут приходить в голову влюбленному дураку. Хотя ведь есть мужики, у которых все именно так и получается, правда? И дети их все равно любят, и в семьи приходят, и с новыми женами дружат… Почему, почему у него так не получилось, почему? Интеллекта не хватило, что ли? Ума, настойчивости, доброты? Любви не хватило? Может, Юрка и прав, что не может ему простить?
А Соня очень расстраивалась по поводу Юрки. Все время себя винила, что стала разлучницей. Даже пыталась сама Юрке звонить, но он даже и разговаривать с ней не стал. И все время спрашивала у него:
– Ну как же так, Вань? Неужели ты нисколько не переживаешь, что он с тобой не общается?
– Почему же, переживаю… Очень даже. Просто у него сейчас возраст такой – все в штыки принимает. Вот вырастет – и поймет, что у мужика всякое может в жизни быть… Но в любом случае отец всегда остается для сына отцом.
– Не знаю, Вань… – вздыхала Соня. – Я бы на твоем месте не была так уверена… У тебя ведь только один сын, других не будет. Жаль, что я тебе не могу ребенка родить, Вань…
Да, с детьми у них не получалось. Соня в детстве какую-то серьезную болезнь перенесла, забеременеть не могла. Но ребенка очень хотела. Однажды предложила ему боязливо:
– Может, мы ребенка из детдома возьмем, а, Вань? Как ты на это смотришь?
Могла бы и не бояться – он все для нее хотел. На все был готов. Казалось, с каждым годом любит ее все больше, все отчаяннее. Будто эта отчаянность была тем самым предвестником большой беды.
Ребенка из детдома они так и не взяли. Не успели. У Сони обнаружили онкологию, с которой они