Может, поэтому и характер у меня такой неуживчивый. Даже мужа себе не нашла, все от меня шарахались как от чумы. Оно и понятно – кому нужна детдомовская. А Ольга это понимала… То есть понимает, конечно…
– А с мужем Ольги у вас какие сложились отношения?
– Да какие там отношения… Я же видела, что он меня едва терпит. Знаете, как мне это обидно было? Я ведь еще и выпить люблю, хоть и стыдно в этом признаваться. Когда напьюсь, вообще себя не помню. Что говорю, что делаю…
– А в тот вечер вы тоже были нетрезвой? Вернее, в ту ночь?
– Ой… Это вы сейчас на что намекаете? Что это я могла, по пьяни… Чтобы я такое… Могла? Да вы что?!
Он видел, какое отчаянное возмущение переливается в ее глазах, как уже наворачивается и собирается стечь по щеке слеза. И произнес довольно спокойно:
– Нет, я этого не сказал. Это вы сами сейчас предположили. Я просто спросил, в каком вы были состоянии, и все.
– Да ладно… Меня предупреждали про эти ваши штучки ментовские. Как вы можете невинного человека в угол загнать. Не могла я Ольге ничего плохого сделать, просто не могла, понимаете? У меня ж никого не было, кроме нее…
Она мне свой дом открыла… Я у них, можно сказать, от жизни жестокой спасалась… Да чтобы я… Да о чем вы вообще!
Она уже плакала, и слезы бежали ручьем, и копошилась отчаянно в своей сумочке дрожащими руками. Потом выудила салфетку и зеркальце, принялась вытирать черные пятна туши со щек и только размазывала их еще больше.
Он поднялся с места, налил воды в стакан, поставил перед ней, проговорил тихо:
– Вы успокойтесь, пожалуйста. Я пока помолчу, а вы успокойтесь. Вот, водички попейте.
– Да, спасибо… Вы знаете, я каждый день в больницу звоню, где Ольга лежит… Хотела пойти, да все равно не пустят, она же в реанимации. Я так боюсь – вдруг она умрет…
– Не умрет. Насколько я знаю, ее состояние уже стабилизируется.
– Ой, правда? Ну слава богу…
Она даже плакать перестала, и спину выпрямила, и все продолжала возить салфеткой по лицу. Потом махнула рукой, проговорила тихо:
– Ладно, пусть… Потом в туалет зайду, умоюсь. Извините меня, что я расклеилась. Вы вроде еще о чем-то хотели меня спросить?
– Да, хотел. Скажите, а как Ольга отнеслась к дочери мужа, когда та у них появилась? Она ей рада была?
– Да трудно сказать… Вообще, Ольга, она ж такая, ее лишний раз на эмоцию не пробьешь. С виду она холодная и собранная. Но я-то знаю, что в душе очень ранимая, очень мягкая… Вот и Нину эту встретила, с одной стороны, спокойно, а с другой… Я чувствовала, что она рада за мужа. Она ведь его очень любит. А Нина эта… Знаете, она мне вообще не понравилась!
– Почему?
– Да вела себя как подарок! Будто ждала, что перед ней красную дорожку выстелют! И на отца смотрела с вызовом, и на Олю… На Павла прям жалко было глядеть. И так и сяк перед ней выплясывал. А она его будто не замечала! Я еще подумала – зачем тогда у отца в доме нарисовалась, если с ним даже разговаривать не хочешь? Смотришь, как он перед тобой выплясывает, и усмехаешься?
– А Ольга? Тоже выплясывала?
– Оля – нет… Я ж говорю – она другая. Она ее спокойно приняла, с достоинством. Эта малолетка вдруг заявила, что сережки ей Олины понравились, представляете? Так Оля тут же их вынула из ушей и проговорила запросто так – возьми… А они, между прочим, с бриллиантами! А та и взяла преспокойненько. Вот наглая, да? Еще и глянула на Олю насмешливо так… Они хоть и вдвоем были, а я все видела, у меня зрение хорошее. И вообще, я думаю, это она Олю хотела убить…
– Почему вы так думаете?
– А кто тогда еще? Я не могла, Паша тоже не мог. Да он за Олю жизнь отдаст, если надо! Я давно у них в доме ошиваюсь, я все вижу. Нет, это точно она… Понятно же, что за свою мамку отомстить решила. У малолеток ума еще немного, чего угодно от них ожидать можно. Душевности еще нет, а жестокости через край. Что, разве не так? Я сколько раз видела, как они на людей набрасываются. В стайки сбиваются и набрасываются. Может, она как раз из таких, кто знает? Конечно, она Павлу дочь, но… Всякое может быть… Вы ее проверьте как следует! Да я даже уверена, что это она! Проверьте, проверьте!
Иван Александрович улыбнулся едва заметно – ишь, как ожила эта Алиса, а ведь рыдала только что! Еще и командует…
– А вы в тот вечер что делали? Когда все гости уехали? Вы же вчетвером в доме остались?
– Да не… Я рано спать ушла, когда еще гости были. Говорю же – напилась… Не помню ничего. Совсем не помню. А утром Павел меня разбудил… Орал под дверью, как ненормальный… Совсем он не в себе был, так испугался за Ольгу. Ну, потом этот пришел… Как его… Ну, вроде следователя…
– Дознаватель?
– Ну да. Я в этих ваших должностях не разбираюсь. Слава богу, опыта нет. Я и сейчас, когда к вам сюда шла, вся перенервничала. А этот дознаватель быстренько какие-то вопросы задал и уехал. Я так ничего и не поняла толком, голова трещала с похмелья. А когда узнала… Что Оля там помирает… Ой, что было со мной, вы бы видели… Будто земля из-под ног ушла…
Она вяло махнула рукой, вздохнула горько. Потом спросила с надеждой:
– Может, я пойду уже, а? Ей-богу, ничего больше не знаю… Все рассказала, как на духу…
– Да, можете идти, – покладисто согласился он. – Если у меня появятся вопросы, я еще вас вызову.
Ушла, тихо прикрыв за собой дверь. Иван Александрович встал, снова прошелся по кабинету. Думал. Долго думал. Задачка была сложной и в то же время очень простой. Но эта простота будто сама себя и отвергала. Что ж, так всегда и бывает в таких задачках…
Подошел к окну, глянул на небо. Кажется, дождь собирается, а он зонта не взял… И удивился, когда за спиной открылась дверь и заглянул давешний фигурант – Павел Некрасов. Спросил осторожно:
– К вам можно?
– Да, заходите… Присаживайтесь. У вас ко мне вопросы возникли? Или забыли добавить что-то?
– Нет, я к вам с просьбой. Может, она вам покажется странной, но… Я прошу вас, не