У цыган
Толстый, качался он, как в дурмане,Зубы блестели из-под хищных усов,На ярко-красном его доломанеСплетались узлы золотых шнуров.
Струна… и гортанный вопль… и сразуСладостно так заныла кровь моя,Так убедительно поверил я рассказуПро иные, родные мне, края.
Вещие струны — это жилы бычьи,Но горькой травой питались быки,Гортанный голос — жалобы девичьиИз-под зажимающей рот руки.
Пламя костра, пламя костра, колонныКрасных стволов и оглушительный гик,Ржавые листья топчет гость влюбленный,Кружащийся в толпе бенгальский тигр.
Капли крови текут с усов колючих,Томно ему, он сыт, он опьянел,Ах, здесь слишком много бубнов гремучих,Слишком много сладких, пахучих тел.
Мне ли видеть его в дыму сигарном,Где пробки хлопают, люди кричат,На мокром столе чубуком янтарнымЗлого сердца отстукивающим такт?
Мне, кто помнит его в струге алмазном,На убегающей к Творцу реке,Грозою ангелов и сладким соблазном,С кровавой лилией в тонкой руке?
Девушка, что же ты? Ведь гость богатый,Встань перед ним, как комета в ночи,Сердце крылатое в груди косматойВырви, вырви сердце и растопчи.
Шире, всё шире, кругами, кругамиХоди, ходи и рукой мани,Так пар вечерний плавает лугами,Когда за лесом огни и огни.
Вот струны-быки и слева и справа,Рога их — смерть, и мычанье — беда,У них на пастбище горькие травы,Колючий волчец, полынь, лебеда.
Хочет встать, не может… кремень зубчатый,Зубчатый кремень, как гортанный крик,Под бархатной лапой, грозно подъятой,В его крылатое сердце проник.
Рухнул грудью, путая аксельбанты,Уже ни пить, ни смотреть нельзя,Засуетились официанты,Пьяного гостя унося.
Что ж, господа, половина шестого?Счет, Асмодей, нам приготовь!— Девушка, смеясь, с полосы кремневойУзким язычком слизывает кровь.
Пьяный дервиш
Соловьи на кипарисах и над озером луна,Камень черный, камень белый, много выпил я вина.Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Я бродяга и трущобник, непутевый человек,Всё, чему я научился, всё забыл теперь навек,Ради розовой усмешки и напева одного:Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?И кричит из ямы череп тайну гроба своего:Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Под луною всколыхнулись в дымном озере струи,На высоких кипарисах замолчали соловьи,Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:Мир лишь луч от лика друга, всё иное тень его!
Леопард
Колдовством и ворожбоюВ тишине глухих ночейЛеопард, убитый мною,Занят в комнате моей.
Люди входят и уходят,Позже всех уходит та,Для которой в жилах бродитЗолотая темнота.
Поздно. Мыши засвистели,Глухо крякнул домовой,И мурлычет у постелиЛеопард, убитый мной.
— По ущельям ДобробранаСизый плавает туман,Солнце, красное, как рана,Озарило Добробран.
— Запах меда и вервеныВетер гонит на восток,И ревут, ревут гиены,Зарывая нос в песок.
— Брат мой, брат мой, ревы слышишь,Запах чуешь, видишь дым?Для чего ж тогда ты дышишьЭтим воздухом сырым?
— Нет, ты должен, мой убийца,Умереть в стране моей,Чтоб я снова мог родитьсяВ леопардовой семье. —
Неужели до рассветаМне ловить лукавый зов?Ах, не слушал я совета,Не спалил ему усов!
Только поздно! Вражья силаОдолела и близка:Вот затылок мне сдавила,Точно медная, рука…
Пальмы… с неба страшный пламеньЖжет песчаный водоем…Данакиль припал за каменьС пламенеющим копьем.
Он не знает и не спросит,Чем душа моя горда,Только душу эту бросит,Сам не ведая куда.
И не в силах я бороться,Я спокоен, я встаю,У жирафьего колодцаЯ окончу жизнь мою.
Молитва мастеров
Я помню древнюю молитву мастеров:Храни нас, Господи, от тех учеников,
Которые хотят, чтоб наш убогий генийКощунственно искал всё новых откровений.
Нам может нравиться прямой и честный враг,Но эти каждый наш выслеживают шаг,
Их радует, что мы в борении, покудаПетр отрекается и предает Иуда.
Лишь небу ведомы пределы наших сил,Потомством взвесится, кто сколько утаил.
Что создадим мы впредь, на это власть Господня,Но что мы создали, то с нами посегодня.
Всем оскорбителям мы говорим привет,Превозносителям мы отвечаем — нет!
Упреки льстивые и гул молвы хвалебныйРавно для творческой святыни непотребны.
Вам стыдно мастера дурманить беленой,Как карфагенского слона перед войной.
Перстень
Уронила девушка перстеньВ колодец, в колодец ночной,Простирает легкие перстыК холодной воде ключевой.
— Возврати мой перстень, колодец,В нем красный цейлонский рубин,Что с ним будет делать народецТритонов и мокрых ундин? —
В глубине вода потемнела,Послышался ропот и гам:— Теплотою живого телаТвой перстень понравился нам. —
— Мой жених изнемог от мукиИ будет он в водную гладьПогружать горячие руки,Горячие слезы ронять. —
Над водой показались рожиТритонов и мокрых ундин:— С человеческой кровью схожий,Понравился нам твой рубин. —
— Мой жених, он живет с молитвой,С молитвой одной о любви,Попрошу, и стальною бритвойОткроет он вены свои. —
— Перстень твой наверно целебный,Что ты молишь его с тоской,Выкупаешь такой волшебнойЦеной, любовью мужской. —
— Просто золото краше телаИ рубины красней, чем кровь,И доныне я не умелаПонять, что такое любовь.
Дева-птица
Пастух веселыйПоутру раноВыгнал коров в тенистые долыБроселианы.
Паслись коровы,И песню своих веселийНа тростниковойИграл он свирели.
И вдруг за ветвямиПослышался голос, как будто не птичий,Он видит птицу, как пламя,С головкой милой, девичьей.
Прерывно пенье,Так плачет во сне младенец,В черных глазах томленье,Как у восточных пленниц.
Пастух дивитсяИ смотрит зорко:— Такая красивая птица,А стонет так горько. —
Ее ответуОн внемлет, смущенный:— Мне подобных нетуНа земле зеленой.
— Хоть мальчик-птица,Исполненный дивных желаний,И должен родитьсяВ Броселиане,
Но злаяСудьба нам не даст наслажденья,Подумай, пастух, должна яУмереть до его рожденья.
— И вот мне не любыНи солнце, ни месяц высокий,Никому не нужны мои губыИ бледные щеки.
— Но всего мне жальче,Хоть и всего дороже,Что птица-мальчикБудет печальным тоже.
— Он станет порхать по лугу,Садиться на вязы этиИ звать подругу,Которой уж нет на свете.
— Пастух, ты наверно грубый,Ну, что ж, я терпеть умею,Подойди, поцелуй мои губыИ хрупкую шею.
— Ты юн, захочешь жениться,У тебя будут дети,И память о Деве-птицеДолетит до иных столетий. —
Пастух вдыхает запахКожи, солнцем нагретой,Слышит, на птичьих лапахЗвенят золотые браслеты.
Вот уже он в исступленьи,Что делает, сам не знает,Загорелые его колениКрасные перья попирают.
Только раз застонала птица,Раз один застонала,И в груди ее сердце битьсяВдруг перестало.
Она не воскреснет,Глаза помутнели,И грустные песниНад нею играет пастух на свирели.
С вечерней прохладойВстают седые туманы,И гонит он к дому стадоИз Броселианы.
Мои читатели