Канцона («Закричал громогласно…»)
Закричал громогласноВ сине-черную соньНа дворе моем красныйИ пернатый огонь.
Ветер милый и вольный,Прилетевший с луны,Хлещет дерзко и больноПо щекам тишины.
И, вступая на кручи,Молодая заряКормит жадные тучиЯчменем янтаря.
В этот час я родился,В этот час и умру,И зато мне не снилсяПуть, ведущий к добру.
И уста мои радыЦеловать лишь одну,Ту, с которой не надоУлетать в вышину.
Канцона («И совсем не в мире мы, а где-то…»)
И совсем не в мире мы, а где-тоНа задворках мира средь теней,Сонно перелистывает летоСиние страницы ясных дней.
Маятник старательный и грубый,Времени непризнанный жених,Заговорщицам секундам рубитГоловы хорошенькие их.
Так пыльна здесь каждая дорога,Каждый куст так хочет быть сухим,Что не приведет единорогаПод уздцы к нам белый серафим.
И в твоей лишь сокровенной грусти,Милая, есть огненный дурман,Что в проклятом этом захолустьиТочно ветер из далеких стран.
Там, где всё сверканье, всё движенье,Пенье всё, — мы там с тобой живем.Здесь же только наше отраженьеПолонил гниющий водоем.
Подражанье персидскому
Из-за слов твоих, как соловьи,Из-за слов твоих, как жемчуга,Звери дикие — слова мои,Шерсть на них, клыки у них, рога.
Я ведь безумным стал, красавица.
Ради щек твоих, ширазских роз,Краску щек моих утратил я,Ради золотых твоих волосЗолото мое рассыпал я.
Нагим и голым стал, красавица.
Для того, чтоб посмотреть хоть раз,Бирюза — твой взор, или берилл,Семь ночей не закрывал я глаз,От дверей твоих не отходил.
С глазами полными крови стал, красавица.
Оттого что дома ты всегда,Я не выхожу из кабака,Оттого что честью ты горда,Тянется к ножу моя рука.
Площадным негодяем стал, красавица.
Если солнце есть и вечен Бог,То перешагнешь ты мой порог.
Персидская миниатюра
Когда я кончу наконецИгру в cache-cache со смертью хмурой,То сделает меня ТворецПерсидскою миниатюрой.
И небо, точно бирюза,И принц, поднявший еле-елеМиндалевидные глазаНа взлет девических качелей.
С копьем окровавленным шах,Стремящийся тропой невернойНа киноварных высотахЗа улетающею серной.
И ни во сне, ни на явуНевиданные туберозы,И сладким вечером в травуУже наклоненные лозы.
А на обратной стороне,Как облака Тибета чистой,Носить отрадно будет мнеЗначок великого артиста.
Благоухающий старик,Негоциант или придворный,Взглянув, меня полюбит вмигЛюбовью острой и упорной.
Его однообразных днейЗвездой я буду путеводной,Вино, любовниц и друзейЯ заменю поочередно.
И вот когда я утолю,Без упоенья, без страданья,Старинную мечту моюБудить повсюду обожанье.
Шестое чувство
Прекрасно в нас влюбленное виноИ добрый хлеб, что в печь для нас садится,И женщина, которою дано,Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарейНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти всё мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,Следит порой за девичьим купаньемИ, ничего не зная о любви,Всё ж мучится таинственным желаньем;
Как некогда в разросшихся хвощахРевела от сознания бессильяТварь скользкая, почуя на плечахЕще не появившиеся крылья;
Так, век за веком — скоро ли, Господь? —Под скальпелем природы и искусства,Кричит наш дух, изнемогает плоть,Рождая орган для шестого чувства.
Слонёнок
Моя любовь к тебе сейчас — слонёнок,Родившийся в Берлине иль ПарижеИ топающий ватными ступнямиПо комнатам хозяина зверинца.
Не предлагай ему французских булок,Не предлагай ему кочней капустных,Он может съесть лишь дольку мандарина,Кусочек сахару или конфету.
Не плачь, о нежная, что в тесной клеткеОн сделается посмеяньем черни,Чтоб в нос ему пускали дым сигарыПриказчики под хохот мидинеток.
Не думай, милая, что день настанет,Когда, взбесившись, разорвет он цепиИ побежит по улицам и будет,Как автобус, давить людей вопящих.
Нет, пусть тебе приснится он под утроВ парче и меди, в страусовых перьях,Как тот, Великолепный, что когда-тоНес к трепетному Риму Ганнибала.
Заблудившийся трамвай
Шел я по улице незнакомойИ вдруг услышал вороний грай,И звоны лютни, и дальние громы,Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,Было загадкою для меня,В воздухе огненную дорожкуОн оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,Он заблудился в бездне времен…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,Мы проскочили сквозь рощу пальм,Через Неву, через Нил и СенуМы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,Бросил нам вслед пытливый взглядНищий старик, — конечно тот самый,Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожноСердце мое стучит в ответ:Видишь вокзал, на котором можноВ Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквыГласят — зеленная, — знаю, тутВместо капусты и вместо брюквыМертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,Голову срезал палач и мне,Она лежала вместе с другимиЗдесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,Дом в три окна и серый газон…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,Мне, жениху, ковер ткала,Где же теперь твой голос и тело,Может ли быть, что ты умерла!
Как ты стонала в своей светлице,Я же с напудренною косойШел представляться ИмператрицеИ не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свободаТолько оттуда бьющий свет,Люди и тени стоят у входаВ зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,И за мостом летит на меняВсадника длань в железной перчаткеИ два копыта его коня.
Верной твердынею православьяВрезан Исакий в вышине,Там отслужу молебен о здравьиМашеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,И трудно дышать, и больно жить…Машенька, я никогда не думал,Что можно так любить и грустить.
Ольга
Эльга, Эльга! — звучало над полями,Где ломали друг другу крестцыС голубыми, свирепыми глазамиИ жилистыми руками молодцы.
Ольга, Ольга! — вопили древлянеС волосами желтыми, как медВыцарапывая в раскаленной банеОкровавленными ногтями ход.
И за дальними морями чужимиНе уставала звенеть,То же звонкое вызванивая имя,Варяжская сталь в византийскую медь.
Все забыл я, что помнил ране,Христианские имена,И твое лишь имя, Ольга, для моей гортаниСлаще самого старого вина.
Год за годом все неизбежнейЗапевают в крови века,Опьянен я тяжестью прежнейСкандинавского костяка.
Древних ратей воин отсталый,К этой жизни затая вражду,Сумасшедших сводов Валгаллы,Славных битв и пиров я жду.
Вижу череп с брагой хмельною,Бычьи розовые хребты,И валькирией надо мною,Ольга, Ольга, кружишь ты.
У цыган