Может, и не свидятся они больше, коли ушла госпожа Зима из Ладоги. Говорила она ведь, что с Севера, из далеких мест. Может, и она отправилась, наконец, домой?
Кивнув сама себе, Звениславка твердо приказала.
— Покажи тогда сперва горницы мои, а после — стряпущую. Да, и кто такая тетка Млада?..
Тетка Млада оказалась суровой женщиной, повидавшей уже достаточно зим. Она носила на голове вдовий повойник из темно-багряного полотна и больше молчала, чем говорила. Она приглядывала за княжьими горницами и накануне обустраивала их с князем свадебное ложе, проследила, чтоб привезённое приданое отнесли в терем да разложили в горнице. Она же нынче и провела Звениславку по княжьему терему, когда Устя отыскала ее где-то на подворье. Говоря коротко и токмо по делу, тетка Млада рассказала молоденькой княгине, как что в тереме обустроено, кто заведует всем подворьем, кто заправляет в стряпущей, кто ухаживает за княжьими лошадьми, кто прислуживает дружине да где живут ближайшие люди князя.
Велик оказался ладожский терем, без счета в нем было всего! Пока из одного конца в другой дойдешь — уж солнце сядет! Множество горниц, гридниц и клетей, долгие переходы между ними, словно построили изначально несколько теремов, да после соединили их длинными сенями. Крыльцо — одно другого выше да затейливей!
Какой тут токмо не было резьбы, какие токмо вырезанные птицы не украшали деревянные балки и стены. Звениславка то и дело задирала голову, чтобы полюбоваться очередным узором, идущим от пола до потолка, и даже выше! Длинные были лавки устланы меховыми шкурами али расписными покрывалами из крашеного полотна. Вдоль стен стояло множество сундуков со всякой утварью и скарбом; там и кубки с драгоценными каменьями, и чарки из золота али серебра, и блестящие, гладко натертые подносы, и расшитые шелковой нитью ручники, и кувшины, и меха, и все, что токмо могла Звениславка вообразить.
В одной из горниц в женском конце терема Звениславка наткнулась на невиданный доселе ткацкий стан: высоченный, в несколько локтей шириной. Это ж сколько можно поспеть на такой громадине соткать за долгую-то зиму да осень! У нее дома ткали обычно на вполовину меньших станах, и приходилось постоянно сгибаться, опускаться на коленки, чтобы наматывать нить в самом низу. А то и вовсе пряли на простеньких пряслицахПряслицем называли прялку с веретенами. За ними приходилось просиживать дни напролет, чтобы наткать вдоволь полотна на большую княжескую семью да себе на приданое. На этом же стане получится соткать широкое и длинное полотнище, которого хватит на многое.
Со вчерашней ночи у Звениславки во рту не было ни крошки, и к моменту, как они закончили обходить княжьи горницы в тереме, она отчаянно проголодалась. Дома она уже знала, как все заведено, когда трапезничали утром и вечером, на сколько человек собирали на стол. Здесь же… Еще и тяжелая кика с непривычки нещадно давила на голову, хотелось сгорбиться и снять ее, чтобы шея хоть малость отдохнула. Она все боялась, что не крепко сплела косы, пропустила какой-нибудь волосок, и он вот-вот выбьется из-под ободка кики. Лучше уж на месте сразу умереть.
Князь сказал накануне, что нынче вечером будет большой пир — вдвое больше вчерашнего. Может, это и хорошо. Звениславка хоть посмотрит да послушает, потому что на пиру перед свадьбой сидела, как не в себе, испуганная и смущенная. Ничегошеньки особо не запомнила.
Они спустились по всходу вниз, чтобы осмотреть клети, а после — хозяйственные постройки на подворье, когда Звениславка, приложив руку к урчавшему животу, все же не выдержала и обернулась к Усте.
— Принеси мне киселя с караваем.
Та понятливо кивнула и убежала, а Звениславка вошла в ближайшую горницу. В ней на лавках за столом в окружении нескольких женщин почтенных зим сидели две девчушки, еще в детских рубашонках до пят. Каждая носила на лбу простенькую матерчатую тесемку, перетягивавшую светлые русые волосы, собранную в косу. Было славницам на вид не больше семи-шести зим.
Когда Звениславка вошла, женщины поклонились ей, а девчушки повскакивали с лавок. Их длинные рубашки перехватывали тонкие пояски, увешанные маленькими фигурками оберегов — можно было разглядеть солнце Даждьбога и птиц, и даже крошечные стрелы. К пояскам же были прилажены маленькие подвески-бубенчики, сделанные из серебра.
— Ты батюшкина новая княгиня? — первой заговорила девочка чуть повыше и постарше. — Я — Любава, а она — Яромира.
Глаза девчушкам достались от отца. Такие же серые. Впрочем, как и русые, светлые волосы.
— Любава, негоже вперед княгини заговаривать, — тотчас одернула ее самая старшая из женщин — мамок да нянек княжеских дочерей. — Княгиня Звенислава Вышатовна тебе и Яромире нынче матушка.
Девочка в ответ тряхнула головой и повыше задрала гордый нос. Обе они не переставали разглядывать стоявшую напротив них Звениславку. Смотря на них в ответ, она вспоминала младших братьев, мальчишек-близнецов, Ждана да Желана, оставшихся в далеком-далеком тереме дядьки Некраса.
— Быть княгиней — тоскливо, — решительно выпалила Любава, возвращаясь за стол к прерванному занятию: сестры мастерили себе куклы. — Я лучше упрошу батюшку и буду как Чеслава!
— Макошь-матушка, помогай, — вздохнула одна из женщин. — Ты еще дите неразумное, не вздумай такое князю сказывать!
— А вот и скажу, — Любава высунула язык и принялась вертеть в руках тряпичную куклу. — Мне Чеслава сказывала, что ей тоже сперва не дозволяли меч тягать, но ведь дозволили все же!
— Чтоб больше к ней на полет стрелы не смела приближаться! Ты уразумела, Любава? Девка эта безумная нам вконец дитя спортит…
— А я давно князю говорила, что негоже девке подле дочерей его болтаться. Вон к чему рассказы ее дурные приводят!
Внимательно ко всему прислушиваясь, Звениславка присела на лавку напротив девчушек. Младшая, Яромира, старательно и сосредоточенно возилась со своей куклой, не сказав еще ни слова. Она лишь изредка вздрагивала, слыша громкий голос сестры, али сердитый — мамок да нянек.
— А ты из какого княжества? — устав препираться, Любава повернулась к Звениславке.
Спокойно ей на лавке не сиделось. Девочка успела вся извертеться, взять и вновь положить на стол куклу, поворошить обрезки ткани, подержать в руках тесемки да уронить на дощатый пол не пришитую голову куколки. Женщины шикали на нее, но Любаве все было как с гуся вода.
— Из очень далекого, — ответила Звениславка.
Она отчего-то не могла не улыбаться, смотря на непослушную, непоседливую девчушку.
— Хорошо, что батюшка вновь женился, — вновь поделилась своими мыслями Любава. — А то на него давно уже и дядька Крут сердился, и другие его бояры, что он соболем живет без водимой!
После таких слов одна из нянек подскочила к девчушке и пребольно дернула ее за косу.
— Любава, замолчи немедля! А то отстегаю хворостиной, будешь знать, как глупости всякие болтать да разговоры разумных мужей подслушивать!
Маленькая княжна надулась, выпятив губу, но послушалась и болтать перестала. И потому, когда Устя принесла в горницу целый каравай на подносе и кувшины с молоком и киселем, Звениславка с уже двумя молчаливыми девчушками разделили трапезу, а после она помогла им пришить тряпичным куклам головы и ушла, оставив сестренок на попечении мамок-нянек.
Велев Усте поискать тетку Младу, Звениславка вышла на высокое крыльцо, чтобы пройтись по подворью да заглянуть в закрома, и отчего-то удивилась, когда увидела во дворе князя.
Мужа.
Вместе со своими дружинниками, среди которых Звениславка разглядела несколько знакомых лиц, Ярослав забавлялся на мечах, а подле стояла толпа детских и молоденьких отроков, разинувших от восторга рты. Там же неподалеку грелись на солнышке два огромных, княжьих волкодава. Серый и Айна лениво приглядывали за своим хозяином и благосклонно позволяли мальчикам из детских себя гладить. Вместе с кметями, на равных забавлялась на мечах и Чеслава. Коли не коса, не отличить бы было девку от мужей: носила она одинаковые с ними рубаху да портки, да и билась ничуть не хуже.