невозможной. Все, что мне было нужно, это, как оказалось, перестать переезжать, чтобы заработать достаточно денег для путешествия на запад и обратно в Китай. Но когда пришла весна, мясник сообщил, что у него больше нет работы, хотя в магазине было больше народу, чем когда-либо. Я была не единственной – рабочие, с которыми я поселилась, тоже оказались безработными, их бывшие работодатели внезапно стали прекрасно обходиться без какой-либо дополнительной помощи. Мне снова пришлось переезжать, тратя те небольшие деньги, которые у меня скопились, на поездку в следующий город, а затем в следующий, берясь за любую работу, которую могла найти. Я зарабатывала всего по пятьдесят центов за день. Я получала очень мало.
Я чистила обувь, стирала белье, даже переводила с китайского для белой семьи. Я продавала цветы, нося их на плечах в двух корзинах, уравновешенных на шесте. Но работу было трудно находить и еще труднее сохранить – казалось, каждый город высыхал от моего прикосновения. Я напоминала себе, как чувствовать себя сытой практически ни от чего, откладывая то немногое, что я могла себе позволить, до конца дня, когда могла съесть все это за один большой прием пищи. По крайней мере, тогда я могла притвориться, что наелась, хотя бы на мгновение.
Все это время Линь Дайюй продолжала спать.
Когда в Элк-Сити моя последняя работа, еще одна работа в прачечной, закончилась, я забралась в кузов повозки, направлявшейся на северо-запад. Я была не единственной – всегда была группа, переезжавшая с места на место в поисках успеха. Большинство мужчин были из Гуанчжоу, поэтому мы не могли разговаривать друг с другом, понимая друг друга на общем языке молчания. Когда повозка останавливалась, мужчины сходили один за другим. Кто-то искал себе участок земли. Другие убегали. Некоторые, как и я, пытались найти дорогу домой.
Когда повозка остановилась в последний раз, я осталась одна. Я обнаружила, что стою перед магазином и наблюдаю, как двое мужчин, похожих на меня, перекрашивают слова «Большой магазин Пирса» на вывеске.
В отличие от наставника Вана Нам и Лам не просили меня проявить себя. Они наняли меня сразу, предложив еду, кров и небольшую плату за мою работу. И поэтому я изменила план: если смогу накопить всего двести долларов, то смогу наконец начать путешествие на запад, на Территорию Вашингтон, и вернуться обратно в Китай. Эти деньги пойдут на оплату проезда, проживания, еды, места на корабле. Самое главное – они обеспечат мне защиту. Я пообещала переждать зиму, отработать всю весну, накопив столько, сколько смогу, и уехать в конце лета. Пирс станет для меня последним городом в Айдахо.
К тому времени мне стало легко называть себя Джейкобом Ли. Я коротко стригла волосы, выше ушей, опасаясь, что, если отращу их в косичку, мое лицо станет слишком женственным. Но были и другие вещи, которые я не учла. Однажды Нам вслух удивился, как мое горло может быть таким плоским в моем возрасте. С тех пор я носила платок вокруг шеи, скрывая ее гладкость.
Были и более сложные вещи. Два небольших бугорка на груди принадлежали женщине, той женщине, которая нужна мужчинам. Я не была такой, и я не хотела, чтобы мужчины желали меня, поэтому перематывала грудь тканью кремового цвета, и с каждым обертыванием ощущала, как выпрямляюсь, удерживая свою силу в груди, становясь все более крепкой, все менее уязвимой.
Когда однажды утром вскоре после прибытия в Пирс я проснулась и почувствовала что-то холодное и клейкое между ног, то поняла, что произошло, даже не проверяя. Когда такое случалось в борделе, госпожа Ли заставляла девушек запихивать вату поглубже и обслуживать следующего клиента. Но даже тогда девушки тайно праздновали, когда одна из нас истекала кровью в первый раз. Знак того, что ты наконец стала женщиной – говорили они. В то утро, когда я стирала запятнанное ржавчиной нижнее белье холодной водой, растирая ткань, я позволила себе тихонько всхлипнуть. Когда-то я с нетерпением ждала, что стану женщиной, взрослой. Теперь, когда я наконец стала одной из них, все стало намного сложнее.
Кровотечение длилось четыре дня. Мой живот превращался в корабль во время шторма на море, кренился и бился сам о себя. Я нарезала ненужные тряпки из магазина и запихала их в штаны, выбегая менять их каждые два часа. Я просыпалась рано, чтобы постирать их, затем повторяла процесс. Когда на четвертый день кровотечение наконец остановилось, я снова выдохнула.
Быть Джейкобом Ли оказалось одиноко.
В качестве последнего акта трансформации я заставила себя прекратить писать иероглифы, когда становилась Джейкобом Ли. Джейкоб Ли не знал каллиграфии. Руки у него были неотесанные, грубые, несколько неуклюжие. Его руки не могли удержать кисть. Иногда, когда в магазине никого не было и я смотрела в пол, пытаясь вспомнить, как ощущается океан в волосах, я ловила себя на том, что двигаю пальцем, чтобы написать иероглиф на бедре. Джейкоб Ли сжимал руки в кулаки, подавляя это желание. Лишь по ночам, пока никто не видел, я могла отдохнуть и дать волю рукам. Я касалась бедер, чтобы почувствовать, что они все еще здесь и целы. Я массировала груди, которые чесались из-за обматывающей их ткани, и чувствовала, как они то увеличиваются, то уменьшаются день ото дня. Но главное, я позволяла рукам рисовать все иероглифы, которые они хотели писать, писать и переписывать символы, которые были со мной все это время, стали моими друзьями и учителями в трудную минуту. Ощущения, как мой палец проводит по штрихам, точкам и линиям, было достаточно, чтобы вызвать желание заплакать. Это было напоминание о том, что я еще не потеряла себя, что я еще жива. Перед тем, как заснуть, я повторяю план, как делаю каждую ночь. Покинуть Пирс в конце лета. Направиться на запад к Территории Вашингтон. Найти дорогу обратно к океану.
4
Он заходит в тот день, когда снег превратился в сплошную белую скорлупу, и каждый шаг звучит, как скрежет костей. День выдался медленный, поэтому Нам просит меня присмотреть за магазином, пока он проводит опись товара в подсобке. Лам уехал по делам.
Он входит, высокий, как Лам, его спина прямая, как доска. Черные волосы, яркие черные брови, голая шея. Кожа цвета осени.
Он спрашивает владельца магазина. Голос ровный, грудной. Его звук обволакивает, ему внимают волоски на моих руках, и ногах, и даже за ушами. Я говорю ему, что Нам в подсобке, и не хочет ли он, чтобы я сходила за