Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

Однако он не мог войти прямо. Перед дверью отеля ходил сторож с алебардой на плече.

– Куда вы идете? – сердито спросил солдат, направляя свое оружие против юноши.

– К Империи.

– Она сегодня не принимает.

– Но я имею дело не до нее. Взгляните на меня: разве я могу быть принят Империей? Я хочу, друг, говорить с одной из ее служанок, моей двоюродной сестрой.

– А как зовут вашу сестру?

– Катариной.

Филипп ответил не колеблясь, и его добрая звезда подсказала ему имя, которым действительно называлась одна из служанок куртизанки.

– Войдите! – сказал солдат, убирая свою алебарду. Клерк бросился вперед.

В конце, коридора была лестница, которая вела на первый этаж, в приемные комнаты, и во второй, в особенные комнаты Империи. Когда он отыскал эту лестницу, когда он ступил на первую ступеньку, клерк необычайно обрадовался. Свет, который он заметил с улицы, горел во втором этаже. Ему следовало взойти туда. «Смелость, смелость и смелость!» Эти слова – ключ к дверям любви.

Ванна, которую принимала Империя, распространяла свой аромат по всем комнатам отеля.

– Гм! – воскликнул Филипп, впивая этот восхитительный запах. – Она ложится спать, как Венера, на розах и жасминах.

Он прошел ступеней двадцать и достиг первой площадки. Вдруг шум поспешных шагов раздался над его головой. Это шли три служанки из комнаты, в которой Империя принимала ванну, в библиотеку. Изабелла несла светильник. Клерк, прислонившись к балюстраде, видел как три женщины прошли подобно урагану, и поймал на лету следующие фразы:

– Сегодня она довольно жестка!

– Как терновник.

– Бойся уколов.

«О ком они говорят?» – подумал Филипп. Мог ли он предположить, что они сравнивают Венеру с терновником?

Служанки снова вернулись, каждая с книгой. Но последняя из них, Изабелла, спеша за своими товарками, позабыла запереть не только дверь передней, но даже и дверь самой залы. Луч света, выходивший из этой последней, падал на лестницу. Руководимый каким-то предчувствием, Филипп пошел на этот свет. Через две секунды он был в передней, где, опершись на дверной косяк, он глядел в ванную. Это было в ту самую минуту, когда Империя, послав за «Большеногой Бертой», вскричала, что она хочет спать и встала из ванны, чтобы отнести ее в постель.

Легче понять, чем описать то, что почувствовал клерк при виде этого тела, одаренного всеми совершенствами. Представьте себе искателя золота, только что приехавшего в Калифорнию, который с первого раза нашел целый кусок драгоценного металла… Неправда ли, он обезумеет от радости? И в этом безумстве, не заботясь о завистниках, он забудет о благоразумии. Тоже случилось и с Филиппом Мала при виде Империи, совершенно нагой. Он испустил крик величайшего восторга. При этом крике, испуганные служанки вместо того, чтобы поспешно затворить двери, совсем растворили их.

– Мужчина! – невольно воскликнули они.

– Мужчина! – вскричала Империя, снова погружаясь в воду.

Клерк оставался неподвижным и только проговорил:

– Какая жалость!

Империя была по природе капризна, т. е. также способна сделать доброе дело, как и злое, готова сказать «да» также как и «нет», любить и ненавидеть, броситься на шею, чтобы поцеловать или задушить. В первые две минуты, прошедшие за той секундой, когда она заметила Филиппа, вид клерка не произвел на нее ни малейшего впечатления. Не то чтобы она повиновалась чувству оскорбленной стыдливости, —стыдливость и Империя давно уже жили как кошка с собакой, – но она считала в высшей степени неприличным и, следовательно, достойным самого строгого наказания поступок мальчика, который, проникнув к ней, даром наслаждался зрелищем, которое немногим доставалось видеть за самую дорогую цену.

Однако она не рассердилась. Львица не злится на червя.

– Кто ты? Как тебя зовут? – шипящим голосом сказала она.

– Меня зовут Филипп Мала. Я секретарь монсеньора архиепископа Бордосского.

– А! И это монсеньор архиепископ посылает тебя к дамам по ночам, заставать их в ванне?..

– О, нет! Я пришел сам. Я любил вас, еще не зная, и хотел видеть. Теперь я вас видел лучше… о! гораздо лучше, чем я смел надеяться, и еще сильнее люблю вас.

– Право?.. Так ты не жалеешь о том, что ты сделал?..

– Жалеть!.. О, я жалею только о том, что не пришел раньше! Вы так прекрасны, и я так счастлив близ вас!

По мере того, как Филипп говорил, лицо Империи из сурового и строгого становилось все более и более нежным; на ее губах прежде сжатых, в ее глазах, прежде смотревших с угрозой, теперь сияла улыбка.

– Ах! – сказала она таким голосом, который согласовывался с выражением ее физиономии, рассматривая черту за чертой прелестную голову клерка. – А… так вы, господин Филипп Мала, близ меня счастливы!

– Как в раю.

– А вы уже бывали в нем?

– Да, в грезах, мечтая о вас!

– Ну, а если бы я рассердилась? Если для того, чтобы наказать вас за то, что вы выбрали такую странную минуту, чтоб представится мне я приказала бы моим стражам взять вас!.. Я имею право. Входить к дамам ночью, подобно вору, запрещено законом. Тогда вы не столько бы любили меня, не правда ли?

– Когда бы я умер, конечно, я перестал бы вас любить. Но пока бьется мое сердце, оно будет биться только для вас.

– У вас есть на все ответ. Хоть вы еще очень молоды, вы должно быть много учились, что так хорошо говорите.

– Много учился? О, нет! Только сегодня вечером я в первый раз прочел самую лучшую книгу, которая может существовать на земле.

– Какую книгу?

– Ваши глаза.

– А что вы читаете в них? Что вы дерзкий и нескромный ребенок, которого, если я не хочу велеть взять, так все-таки прогоню!..

Ребенок сделал отрицательный знак.

– О, нет! – возразил он. – Я не читал этого.

– Что же?

– Что вы хотите узнать, действительно ли в таком маленьком теле может существовать такой великий огонь, и что ночь в объятиях клерка может пройти также гладко и быстро, как в объятиях короля.

Пламенная краска покрыла щеки Империи.

– На самом деле; ты демон, – воскликнула она бросая в лицо Филиппа несколько капель ароматной воды. – Но пусть я буду проклята, а ты мне нравишься, и то, что сказали тебе мои глаза, подтвердят тебе мои губы… Ступай!.. Изабелла, уведи его, пока я выйду из ванны. Вода холодна как лед. Ты будешь виноват в том, что завтра я буду кашлять.

Филипп последовал за Изабеллой в комнату смежную со спальней Империи.

– Это все равно! – прошептала на ухо клерка служанка прежде, чем возвратиться к своим товаркам, чтоб присутствовать при ночном туалете госпожи. – Все равно, – вы можете похвастаться, что у вас больше шансов, чем у другого мужчины. Я видела, как по приказанию госпожи убивали под окнами людей, которые не делали и сотой доли того, что сделали вы. Но не бегите! У вас есть чванство… Только если у вас нет денег, берегите свою шкуру!..

И она, смеясь, убежала.

Филипп ждал около четверти часа, потом явилась та же служанка; чтобы отвести его к госпоже.

Та лежала на великолепной постели из дуба с инкрустациями из слоновой кости и золота, на которую всходили по пяти ступенькам, покрытым мягчайшим ковром. Как только Изабелла отвернулась, клерк одним прыжком очутился на пятой ступени у самого изголовья. Но оттолкнув его руку, которая сжала ее руки, Империя сказала:

– Та, та, та!.. Поговорим сначала серьезно.

– Серьезно?.. повторил Филипп. – О! к чему?..

– Потому что я этого хочу, потому что это необходимо. Начнем. Вы мне нравитесь, я сказала уже и не отрекаюсь… Я была одна и скучала… вы пришли и останетесь – хорошо! Но вы мой милый, конечно знаете, что я живу любовью, как булочник своими хлебами. Любовь – мой товар, У каждого свое занятие. Дело только в том, чтобы уметь им пользоваться. Итак, вы по вашей молодости и особенно по вашей профессии, занимаясь которой не куют денег, заплатите мне не так как принц, не так как герцог, даже не так как граф, а как барон… ну что же вы мне заплатите?

Филипп наклонил голову. Вопрос, хотя и уместный, казался ему слишком жестоким.

– Ну же? – холодно спросила Империя.

– У меня в кошельке есть четыре серебряных экю, – пробормотал он.

– Что вы сказали? сколько экю?

– Четыре.

– О! о! четыре!.. ха! ха! ха? Но, мой милый друг, я не продаю моих ночей дешевле ста золотых экю, т. е. пятисот экю серебряных… У вас только и есть чтобы заплатить за четыре поцелуя, только за четыре маленьких поцелуя… Ну, а, если вы предпочитаете я вам дам взамен четырех маленьких один большой… Где ваши четыре экю!

Филипп вынул из кошелька четыре серебряных монеты и подал их Империи, которая спрятала их под подушки.

– Хорошо! – сказала она. – Ну что вы хотите: четыре маленьких или один большой?

Все более и более потрясенный сухим и резким тоном куртизанки, клерк потерялся совершенно. С сердцем, переполненным слезами, как у ребенка, которого бранят, когда он думал, что его приласкают он сидел с опущенной головой.