Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

– Да, – сказала она, вместо нет.– Дайте мне этот кинжал, который лежит на столе.

Этот кинжал с золотой рукояткой, который Феодора просила Юстиниана передать ей, был подарок, поднесенный, ей утром полководцем Нарциссом, преемником Велисария в командовании императорскими войсками.

Юстиниан поспешил исполнить желание Феодоры и подал ей кинжал, который она, по-видимому внимательно рассматривала.

И в тоже время сказала нежным голосом:

– Андрамитис, поищи на тигровой коже, около моей постели мой изумрудный перстень, который я сейчас потеряла.

Андрамитис приблизился и чтоб лучше отыскать наклонился над мехом, подставляя таким образом свою широкую спину под руку больной.

Она приподнялась на своем изголовье, размахнулась кинжалом и всадила его по самую рукоятку между плеч негра.

Он упал, не испустив и вздоха.

Юстиниан вскрикнул от удивления.

– Боже мой! – воскликнул он,– к чему ты убила этого невольника, моя дорогая!

– Он обворовывал меня! – холодно ответила Феодора, снова опускаясь на подушки.Она лгала; Андрамитис не крал; она убила его потому, что через двадцать три года она не простила ему, что он вывел её сына через красную дверь, И потому, что накануне смерти, не имея, следовательно, более надобности в своем невольнике,– ей было приятно насытить этим несчастным свою злобу.

Нa другой день, 17 апреля 565 года, императрица Феодора скончалась.

Императрица Феодора. Византийская мозаика.

* * *

Книга вторая

ПРЕЛЕСТНИЦЫ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ И РЕНЕССАНСА

Империя

Было одиннадцать часов вечера; Империя принимала ванну перед тем как лечь в постель.

То была столь же богатая, сколь прелестная куртизанка ХV века. Прекрасная по природе, она обогатилась разоряя самых знатных итальянских, французских и германских вельмож.

В это время она была в Констансе, императорском города, где должен был собраться собор по назначению Людовика XII, короля Франции и Максимилиана I Германского императора, чтоб свергнуть с папского престола слишком желчного Юлия II.

Но понятно, что Империя не занималась политическими вопросами. Она явилась в Констанс потому, что он был наполнен кардиналами, архиепископами и прелатами, которые, беря пример с папы, пользовались наслаждениями любви и роскоши, как им хотелось.

В тот вечер, когда начинается наш рассказ, Империя, будучи несколько больной, велела запереть свою дверь для всех посетителей. У Империи были расстроены нервы в этот вечер, и за десять тысяч экю она не подарила бы и тени улыбки влюбленному. Лежа в своей мраморной ванне, с недвижным взглядом, блистающая нагою красотой, она по временам вздыхала.

Изабелла, Франсуаза и Катарина, – её прислужницы, стояли в нескольких шагах, безмолвные и неподвижные. Они потому были безмолвны, что знали, когда их госпожа была в дурном расположении духа, против которого были бессильны знаменитейшие медики, – самое благоразумное было молчать. Однажды, в подобном случае она как бешеная кошка растерзала щеку одной из служанок только за то, что та чихнула. Ей не нравилось, если чихают, когда она грезит.

Между нами, она была зла столько же, на сколько была богата и прелестна. Не по природе зла, а потому, что ее испортил свет. Она его тиранила.

–А-а-х! воскликнула она.– Как я скучаю!

Госпожа говорила; она жаловалась, и три статуи осмелились оживиться. Более смелая, Изабелла, приблизилась первая и рискнула сказать.

– Вы скучаете? Не угодно ли вам развеяться?

Империя с сомнением покачала головой.

– Попробуй! сказала она.

– Я знаю хорошую песню, продолжала Изабелла, я могу вам спеть.

– Пой!

Изабелла начала:

Зверей всех опасных —Медведей и львов,Из мест сих прекрасныхМы выгнали вон.С такой быстротою Пастух что спешишь?Судьбою самою…

—Довольно! – грубо перебила Империя. – Твоя песня стара.

Изабелла отошла. Приблизилась Катарина.

– Конюший графа Даммартена, – сказала она, – рассказал мне рецепт, как сделаться хорошей куртизанкой. Я могу его сказать…

– Говори.

– Возмите: три фунта бесстыдства, самого утонченного, которое растёт на скале, называемой Медным Лбом; два фунта лицемерия; фунт притворства; три фунта лести, два фунта…

– Довольно! – перебила Империя, – твой рецепт глуп.

За Катариной последовала Франсуаза.

– Госпожа, конечно, знает, что я – бретонка. В нашей стороне много танцуют. Я могу для вашего развлечения станцевать branle gai.

– Танцуй.

Бретонка, подражая своему национальному инструменту, начала играть на губах и заплясала. Но столь же несчастливая как певица и рассказчица, она должна была остановиться, когда ей было сказано.

– Довольно!.. Твой branle gai печален.

Все три прислужницы снова стали статуями.

– Отыщите мне книгу, – приказала Империя.

– Какую, госпожа?

– «Сто баллад» или «Дамского Кавалера»… Нет!.. Я предпочитаю «Большеногую Берту» или скорее «Часовню невинности». Ах! да принесите мне первое, что попадётся вам под руку. Право, несносно иметь таких глупцов своими служительницами! Я всех вас прогоню. Слышите!?

Бедные служанки бросились вон из ванной комнаты и вскоре вернулись, неся каждая по совершенно новой книге, украшенной почти на каждой странице политипажем.

Империя взяла случайно один из трех томов. То была «Большеногая Берта», одна из самых приятных сказок.

Она прочла две строчки и бросила книгу.

– Я все таки скучаю! – вскричала она. – Выньте меня из ванны!..

Проговорив эти слова, она встала совершенно прямо. В то же время какой-то крик раздался с порога залы, дверь которой была оставлена служанками отпертою. Кто это крикнул? Вы это сейчас узнаете.

В свите Бордосского архиепископа, явившегося в Констанс по обязанности, был молодой человек, по имени Филипп де Мала, самый прелестный и самый любезный мужчина и самый недостойный священник. Вы можете прочесть об этом у Тассо в его «Освобожденном Иерусалиме».

Но Филипп был еще целомудрен… Он еще не вкушал поцелуев, но он желал вкусить этой сладости. И особенно он желал вкусить ее от Империи, «самой знаменитой, самой любезной, самой восхитительной куртизанки во Вселенной» Так, по крайней мере говорили в то время.

А он не сомневался ни в чем. Ему еще не было семнадцати лет,– ему было простительно. Так как она была самой прелестной, то она и должна была научить его любить.

Таким образом, в тот же вечер, в тот же час, когда Империя тосковала в своей ванне, Филипп Мала направлялся к жилищу куртизанки.

Еще утром он осведомился о жилище куртизанки у метр-д’отеля монсеньора.

– Она, полагаю, должна жить на самой лучшей улице города?

– Parbleu! Конечно, Империя живет на лучшей улице и в лучшем доме!.. Для Империи не может быть ничего лучшего.

– Вы хаживали к ней, Доминик?

– Десять раз. Монсеньор часто посылает ей рыбы и дичи.

– Это далеко?

– Нет. Напротив озера, около францисканского монастыря. Да как же я не ходил к ней! Не я ли научил ее повара, как приготовлять goen gel fisch! Вы их кушали мосье?

– Да! да! Они великолепны! А как называется улица?

– Какая улица!

– Где живет она, т. е. Империя?..

– Мескирш… Да зачем вы меня об этом спрашиваете? Уж не пришла ли вам мысль… хо!.. хо!.. хо!.. Верьте мне, выкиньте ее из головы. Скорее вы стащите луну с неба, чем покорите сердце Империи. Она не из тех женщин, которые занимаются любовными нежностями. Чтобы обольстить ее нужны бриллианты, золото, нужно богатство. И она настолько знает толк в драгоценностях, что не раз отказывалась от двадцати бриллиантов только потому, что на одном из них было пятно. Империи, мосье Филипп, созданы не для молодых, а для старых дураков.

– К чему это длинное рассуждение? – с оттенком нетерпения возразил Филипп. – Почему ты думаешь, что я хочу ухаживать за Империей? Я спрашивал тебя, где она живет из простого любопытства… Ты сказал мне, ну и возвращайся к своим goen gel-fisch и прощай!

Это была ложь, которую произнес Филипп Мала, ложь – усиленная гневом. Но раз сотворив грех, на полдороге не останавливаются. Ночью, когда полагали, что он спит в своей комнате, клерк выскочив из окна отеля своего господина побежал по ночным улицам города и остановился на улице Мескирш, перед домом Империи.

Прежде всего этот дом представился ему не тем, чем он его воображал. По его мнению дом Империи должен был всю ночь, с верху до низу, сиять огнями, в нем должны были раздаваться звуки музыки и пения. Но, как и жилище любого честного гражданина, дом куртизанки в этот поздний час покоился в глубоком сне. Только в одном окне светился огонек.

«Это окно ее спальни! подумал клерк. – Она в постели. Тем лучше, – взойдем!»

Однако он не мог войти прямо. Перед дверью отеля ходил сторож с алебардой на плече.