Числовые спекуляции Безобразова, таким образом, оказываются связанными с гностической и еврейской мистической традицией[394], причем особенно тесным образом — с таким ключевым ранним каббалистическим источником, как «Сефер йецира» («Книга творения»)[395], написанным, как предполагается, между III и IV веком нашей эры. Шолем резюмирует:
Главная тема этого текста — элементы мира. Они заключаются в десяти простых и первичных числах, обозначаемых в книге как сфирот, и в двадцати двух буквах еврейского алфавита. В своей совокупности сфирот и буквы представляют собой таинственные силы, сведение которых воедино делает возможными различные комбинации, обнаруживаемые во всем творении. Это «тридцать две тайные тропы мудрости», посредством которых Бог сотворил все сущее[396].
В 1910 году в Петербурге вышел в свет перевод «Сефер йецира», выполненный с еврейского оригинала ориенталистом и переводчиком Талмуда Н. А. Переферковичем. Этот перевод был опубликован в виде приложения к известной книге французского оккультиста Папюса (Жерара Анкосса) «Каббала»[397]. Хочу сразу оговориться: хорошо известно, что книги Папюса серьезными исследователями Каббалы воспринимаются как профанация тайного учения; откровенно слабы и их русские переводы. Однако критика Папюса не является моей задачей; мне важно, что Поплавский, прочитавший немало книг по оккультизму и мистике, не мог пройти мимо трудов Папюса[398].
Вторая глава «Сефир йецира» (в переводе Переферковича; в переводе на французский, выполненном Папюсом, ей частично соответствует третья глава) начинается с того, что устанавливаются двадцать две буквы основания: три матери, семь двойных и двенадцать простых[399]. Очевидно, что двадцать две карты колоды Безобразова, репрезентирующие три основы, семь миров[400] и двенадцать этапов отпадения и возвращения солнца, восходят к данной классификации еврейских букв. Три основы — это три буквы- матери «алеф», «мем» и «шин»; семь миров — семь двойных букв, которыми начертаны «семь миров, семь небес, семь земель, семь морей, семь рек, семь пустынь, семь дней, семь недель, семь годов простых, семь годов субботних, семь годов юбилейных и храм святой; поэтому Он возлюбил семерицы под всем небом»[401]; двенадцать этапов отпадения и возвращения солнца — двенадцать простых букв, создавших двенадцать месяцев в году, двенадцать знаков зодиака в мире, двенадцать вождей (органов) в человеческом теле[402].
Тайны еврейского алфавита, судя по всему, очень занимали Поплавского: так, рассуждения Безобразова о значении гласных, вполне вероятно, восходят к знаменитому сонету Рембо «Гласные»[403], но и могут нести на себе отпечаток увлечения Каббалой[404]. Аполлон «особенно любил говорить о повторении, о красоте бесконечно долгого внимания и углубления внимания, о праведности восточных подвижников. Он говорил о том, что звук Е — начало, О — окружение и сумма всего, У — воля и звук трубы конца мира, А — полнота утверждения и вечность, И — сила, пронзающая окружность, начало всякой личности и печали. Так, долго рассказывал он о значении древних имен, как Оэахоо, Индра, Иоанн, Анна» (Аполлон Безобразов, 118).
Отмечу, во-первых, что у Рембо речь идет о буквах: он берет пять букв из шести, кроме «у» (игрек); во французском языке насчитывают шестнадцать (или — по другой методике подсчета — пятнадцать) гласных звуков; у Поплавского — о звуках (пять звуков из шести, кроме «ы»). Это важно, поскольку свидетельствует о фундаментальном отличии в способе восприятия реальности: французский поэт ориентирован на визуальное восприятие[405], русский — на звуковое. В насыщенном оккультными смыслами письме к Илье Зданевичу (середина 1920-х гг.) Поплавский утверждает, что в его «психическом обиходе» конкурируют два способа информации о жизни: зрительный и слуховой, при этом поэт сближает каббалистическое[406] и индуистское[407] учения:
…в моем психическом обиходе конкурируют между собой два способа информации о жизни: зрительный и слуховой, ибо я давно нашел, что люди представляются чрезвычайно различными по восприятию их как явление формативно-пространственное или музыкальное, ибо зрение говорит лишь о локализованном, «размещенном» в пространстве бытии, слух же выдает нам бытие значительно более динамическое и полное значения, именно бытие не размещенное, не проявленное в пространстве. Не замечали ли Вы удивительное согласие древних авторов относительно того, что Бога, напр<имер>, нельзя видеть и никто не видел, но слышать можно и многие слышали. Видимость подразумевает значительную степень вещности, так что многое «между небом и землей» еще опускается до манифестации себя в звуке, но не дальше, не в форме, не в образе. Вот почему Брама проявлен<ный> есть слово «глагол» Парабрамана непознаваемого, но не лицо, как это основательно доказали философы до и после Спинозы. Достаточно подумать, что звук есть лишь атрибут, «virtu», действие, в общем, глагол, не имеющий реального значения вне «действующего» подлежащего, лежащего за ним. Глагол ни к чему не обязывает, «не имеет обратной силы», тогда как изображение начинает жить своею самостоятельной жизнью, жизнью статической и косной, ответственность за которую само бытие должно взять на себя, бороться с ним и наконец разрушить его, это свое «ситуированное» имя, свою антитезу — Сатану.
Смысл соломоновой печати в этой антитезе двух манифестаций божества (непроявленного), его «Logos'a», или восходящего треугольника, и его изображения, треугольника нисходящего, то есть проявленного Бога и Мира, несомого слепою силой инерции и самосохранения. Ибо голос, звук, неотделим от говорящего или звучащего, тогда как изображение, форма, получает своим возникновением самостоятельную жизнь, «подверженную коррупции» и могущую восстать на своего создателя. Вот почему проявленное Божество есть Мудрость, открытая себе, самосознающаяся — белый треугольник, тогда как мир — мудрость скрытая — лишенная света, несамосознающаяся — треугольник черный. Ибо Брама не может восстать на Парабрамана, ибо звук неотделим от звучащего, тогда как форма — Мир — может и восстает на него, так что истинное знание в нем скрыто и охраняемо, тогда когда Богу открыто и доступно. Ясно также из этого, что неразмещенное, проявляясь в звуке, не разделяется в себе, ибо звук только атрибут, в форме же отразиться не может, ибо форма по своей природе — такая же субстанция. Но довольно об этих очень ясных вещах, важно лишь то, что высшая духовная сторона человека есть бытие «арупа», то есть не имеющее формы, и, если свидетельства слуха и зрения противоречат <друг другу >, — «не верь глазам своим», ибо только по интонации узнается истинное благородство, она же есть верховная инстанция всякого литературного и жизненного сомнения. Ибо каждое бытие имеет свое тайное, подспудное, подводное звучание, но чаще всего мы совершенно глухи к явственному в небе пению звезд и довольствуемся лишь их анекдотически мигающей в мраке формой. «Merlin chante si loin que Dieu l'entend à peine». И сколько раз меня ужасало неизмеримое расстояние, которое отделяет души людей и одну «психологическую реальность» от другой. И во сколько раз ослабевает свет, прежде чем долететь от своего источника до зрителя, а звук — тот угасает на значительно меньшем расстоянии, так что нужно с величайшим трудом добиваться мистической тишины, чтобы расслышать самый «голос молчания» — это прекраснейшее, воистину прекраснейшее на свете серафическое пение душ, таких, какие они там, у себя дома, на небе[408].
По-видимому, одним из источников Поплавского была «Тайная доктрина»[409]. Так, о звуке мадам Блаватская пишет следующее: «Мы говорим и утверждаем, что звук есть, прежде всего, страшная оккультная сила; что это изумительная сила, которую не смогло бы уравновесить все электричество, полученное от миллиона Ниагар, даже в самомалейшей ее потенциальности, если она направлена с Оккультным Знанием»[410]. Брама, Парабраман, арупа (бесформенность), рупа (форма) — все эти имена и понятия также чрезвычайно часто встречаются в основополагающем труде знаменитой оккультистки. Например, о Парабрамане сказано, что он, «будучи Высочайшим ВСЕМ, вечно невидимым Духом и Душой Природы, неизменным и вечным, не может иметь атрибутов»[411]. Приведу также высказывание ученицы Блаватской Анни Безант:
Весь мир есть не что иное, как произнесенное слово, которое скрыто в непроявленном Логосе и произнесено во Втором. Вот это-то произнесенное слово и есть объективный Космос. Итак, и в Космосе, и в человеке одинаково заключено это свойство звука, без которого не может быть формы, звука-строителя формы, рождающего ее. Всякий звук имеет отдельную форму и заключает в себе троякое свойство: одно, рождающее форму, другое — удерживающее ее, и третье — разрушающее ее[412].