– Малыш, ты еще скажешь мне спасибо! – продолжила она, повышая голос.
– Обязательно, – потянул я. – Знаешь, когда человек стоит над гробом врага, он всегда говорит о нем только светлое и хорошее. Так принято. Вот и я скажу тебе «спасибо». Над гробом…
Блин, а вот поиздеваться толком не получилось. Слишком быстро вывел ее из себя, будто передо мной стояла зеленая дурочка, а не хладнокровная гадина с ее опытом. Катарина резко дернулась, впечатав меня в стену своим телом, после чего рефлекторно поднесла коварное запястье со встроенными кибернетическими лезвиями к горлу:
– Хуан, мне не нравятся такие разговоры!
Лицо ее пылало от ярости. Я усмехнулся, нисколько ее пыланиями не впечатленный:
– Правда? Зря! Это же шутка. Просто шутка! Про гроб. А ты что думала, я кинусь к тебе на шею, радостно повизгивая от счастья?
Она попыталась что-то ответить, но не смогла, и по инерции отступила, выпустив меня. Затем собралась и гордо тряхнула черной копной:
– Хорошо, я виновата. Признаю. Во всем, что произошло, начиная с той злополучной полосы, где потеряла над собой контроль. Можешь меня ненавидеть, если хочешь. Доволен? Теперь тебе легче?
Я пожал плечами:
– Наверное.
– Я сделала это потому, что мне так приказали. Я должна была вернуть тебя, убедить вернуться. И я не смогла придумать ничего более эффективного, чем показать тебе твою беспомощность. Ты бы не стал разговаривать со мной после того, что случилось на дорожке, не сумей я изменить твое восприятие. Да что я, ты не стал бы слушать никого, даже святую, если бы знал, что она отсюда! Послал бы за орбиту Эриды, и все дела!
– А ты не пробовала извиниться? – улыбнулся я, начиная вгонять гвозди в крышку ее гроба. – Просто извиниться? Искренне? Признав, что была не права?
Катарина опустила глаза в землю.
– Нет, у тебя даже мыслей таких не было, продолжал я. – Ты же всегда права, как же так! Все вы всегда правы, такие как ты!
– Ты не умеешь извиняться! – закричал я на нее, ловя кайф от получившегося эффекта. – Хотя я мог понять тебя! Понять, чем ты рисковала, когда я помчался по трассе, верхами! Из-за чего вышла из себя! Но нет я же валенок, я тупой! Я не пойму! Или нет, не, не тупой? – Я сделал паузу.
– Да, я не тупой! Я пойму! – воскликнул я. – Это ТЫ не можешь сделать шаг! Унизить себя перед тем, кто младше и слабее! Тебе проще организовать войсковую операцию в городе, и не одну, чем признать в чем-то неправоту и извиниться!
Так ответь: почему я должен относиться к тебе тепло? – закончил я, понизив тональность до обычной. – Почему должен быть тебе благодарен, если ты думаешь не обо мне, а в первую очередь о себе и своей гордыне?
Постояв и не дождавшись ответа, я развернулся и побрел по коридору. Сзади раздался ее окрик:
– Стой!
Я остановился. Обернулся.
– Прости, я была не права, – произнесла она, вкладывала в голос раскаяние, но я видел, что это фальшь.– Я привыкла играть человеческими судьбами и заигралась. Да, мне оказалось проще придумать войсковую операцию, чем извиниться. Доволен?
– Я-то доволен, – усмехнулся я. – Как знающий тебя. Но на сцену тебе нельзя – сторонний зритель не поверит.
Она вспыхнула, но сдержалась.
– Я извинилась. Как ты и хотел. Будешь и дальше дуться?
Я понял, что не стоит перегибать. Портить отношения с нею не резон, ибо какая бы она ни была, а знакомое зло лучше незнакомого. Если вместо нее дадут кого-то другого, я взвою – придется заново «пристреливаться», заново проходить весь геморрой, который мы с нею благополучно миновали. Да и… Ужалить Катарину, как показала практика, я могу, не такая она непробиваемая, а каковой будет другая куратор?
– Нет, не буду. Но ты должна меня понять… – начал я, она перебила:
– Я понимаю.
В ее голосе засквозило теплотой. И я не мог найти ни одного оттенка интонации, говорящего о фальши.
– Я плохая. У меня гордыня. И я не люблю никого, кроме себя, – продолжила она. – Но я исправлюсь. Обещаю.
Согласен, со стороны это звучало дико. Детсадовские какие-то аргументы. Но битва шла не на уровне слов, а на уровне восприятий, на уровне интуиций, если можно обозвать это так. И главный вывод, который я сделал, что она совсем не так безнадежна, как я считал. Я не безразличен ей, она действительно испытывает привязанность и симпатию. И не желает зла. Конечно, проявляется это согласно ее собственному искореженному корпусом мировоззрению, но порывы в ее душе все же есть.
– Хорошо, уговорила. – Я выдавил тяжелую улыбку.
– Мир? – улыбнулась она и протянула руку. Я пожал ее:
– Мир.
* * *
Мы неспешно бродили по техническим помещениям и стрельбищам, подбирая скафандр, пробуя систему прицеливания и ориентирования на специальных тренажерах и мишенях. Тянули время. Чтоб не сойти с ума, его надо было хоть чем-то занять – собрались еще не все, кто должен был прибыть на мероприятие.
Ветераны – особое сословие, особая прослойка, честно заслужившая себе множество привилегий. Например, явиться не к десяти, как было условлено, а часам к одиннадцати-двенадцати, наплевав на дисциплину и пунктуальность, несмотря на то, что «военнослужащими» они остаются до самой смерти. Для них не существует понятия демобилизации, даже звания у них остаются до конца жизни. Не «полковник в отставке», например, как у военных, а просто «полковник», в любом возрасте и на любой должности. Потому, пока не подъедут все, кто запланирован на сегодня, испытание не начнется, и плевать на такую условность, как мое личное желание поскорее начать, чтобы не свихнуться в ожидании неизвестного.
– Для чего мне вообще нужен куратор? – спросил я, опуская раскаленный игломет, из которого только что жарил очередями, ставя его на стойку. Отводил стрельбой душу. – Да еще и персональный? Чтоб девчонки не съели? Неужели они такие страшные?
Катарина грустно усмехнулась, протягивая мне мое оружие, за которое я отвечаю:
– Так и думала, что ты будешь далек от этой темы.
– Почему?
– Опыт. У тебя его нет. Потому ты не способен оценить угрозы и вызовы. А они есть, и весьма серьезные!
Пауза.
– Тебя съедят в первую же неделю, – улыбнулась она. – Ты беззащитен перед нашим контингентом. А сбежать, уйти отсюда после того, как за тобой закроются двери, тебе никто не позволит. – Она сделала кислую гримасу.
Ее слова меня не впечатлили. Я, конечно, предвидел проблемы, но не такие, как она сгущает краски.
– Можно этот момент подробнее?
– Разумеется! Ладно, пошли, нас вызывают. – Она облегченно вздохнула и направилась к выходу. Я поспешил за ней. Тяжелый гермозатвор «тира», напичканного всевозможным оружием, опустился за нашей спиной. Хоть оружие у них и валяется везде, где только можно, но вскрыть такой не имея ключей и разрешений вряд ли реально.
– Загибай пальцы. – Катарина картинно прокашлялась, и начала менторским тоном. – Первое – мировоззренческий конфликт. Ты попадешь в незнакомое место с незнакомыми варварскими порядками и жесточайшей дисциплиной. Ты сам видел, молодняк здесь ходит по струнке, а тебя будут дрессировать наравне с ними, если не больше Или думаешь, тебе сделают персональную скидку, как ценному «сотруднику»?
Нет, так я не думал. Она прочла у меня это на лице, растянув свою улыбку еще шире.
– Тебя будут окружать… Люди с непонятным тебе, но устоявшимся мировоззрением, диким для «гражданки». Ты никогда с таким не сталкивался, Маркиза не в счет, и не знаешь, какую модель поведения с подобными людьми использовать. Это конфликт?
Я согласился:
– Конфликт.
– Ты будешь пытаться выработать ее, эту модель, но для этого нужно время, период адаптации, и во время оного будешь совершенно беззащитен. Но это только начало, самое первое, что тебя ждет.
Далее хуже. Конфликт половой. Все окружающие поголовно будут противоположного пола, при том, что рядом не будет никого пола твоего, на общении с кем вы бы оба могли построить циклическую защиту. Этот дисбаланс – кладовая конфликтов. И все они нанижутся на конфликт мировоззренческий.
Она сделала небольшую паузу, давая мне осмыслить сказанное.
– Далее конфликт социальный. Наши девочки поголовно… Выходцы из низов общества, со всей присущей спецификой. Плюс, конфликт возрастной. Плюс, иерархический – те, кто старше и кто принял присягу, вряд ли будет считать тебя равным себе. Отмечай, отмечай, это все нанизывается на предыдущие! Плюс, кому-то просто так не понравится твоя рожа – нельзя ведь всем нравится? – она усмехнулась. – В любом социуме возникают люди, к которым испытываешь симпатию, и к которым ярко выраженную антипатию, а значит, кто-то обязательно захочет поставить тебя на место.