было и обездоленно одновременно. Поэтому когда спустились к Луху и увидели бревна, то невольно повеселели. Бревенчатый пыж был разобран, бригады ушли спать или завтракать, под мостом дежурили всего четверо сплавщиков. Лес шел густо, но не из Шилекши, а откуда-то сверху, и эти четверо работали постоянно, без передыха.
На берегу, напротив моста, возле утухающего костра, дремал Чекушин. Он не уходил с реки всю ночь, дожидаясь, когда минует угроза затора.
Мужики оглядели устье своей Шилекши: посредине было чисто, но по окраинам, в кустах, мелких заливинах бревна стояли неподвижно, будто дремали на заре, спрятавшись тут от неспокойного течения.
Встали на вчерашние кобылки и поплыли к этим бревнам. Ветра почти не было, лишь по вершинам можно было догадаться, что слабо тянуло с востока. Вода убывала: ей и пора уже было убывать, а с этой ночи вдобавок стоял еще и крепкий утренник. Лужи по лесам замерзли, и на сухой траве кое-где белел иней. Но этот мороз теперь не пугал ни Княжева, ни Чекушина: на Лухе вода всегда держалась хорошо.
Где-то далеко в лесу токовал один тетерев, совсем рядом громоподобно раскатывался старый дятел. Двух других дятлов, как ни напрягался, Мишка не услышал. Значит, отходила их пора.
На завтрак в этот день не пошли, и к обеду уже все было кончено. Передали лес сплавщикам Луха, толкнули им свои кобылки и сошли на берег совсем свободные. Здесь же, возле костра, Княжев с Чекушиным подписали последние документы, и оба почувствовали себя независимо. Они пожали друг другу руки и тут же перешли как бы на новое знакомство. Чекушин начал изо всех сил расхваливать бригаду, то и дело вставлял свое «ясно-понятно», всем велел приходить на следующую весну, и видно было, что нынешней весновкой он действительно доволен. А Княжев отвечал с независимым видом, что из Веселого Мыса весновать всегда умели.
Пока переговаривались и толпились возле костра, из леса стал наплывать гул трактора. Чекушин насторожился, подняв кверху палец:
— Тихо!.. Ага... пойду встречать. Не расходитесь, сейчас груз сгружать будем.
Трактор, нагнав шуму и грохоту, у самого моста стих, и стало слышно, как бурлит возле свай вода.
Кусты зашевелились, и к костру вышли Чекушин с Пашкой, неся деревянный ящик с бутылками. Поставили его на лапник недалеко от костра, и Чекушин, довольный, сделал широкий жест рукой:
— Разбирай по одной!.. Премия, ясно-понятно! Сейчас деньги привезу, ждите.
Вскоре, забрав пустой и они ушли с Пашкой к своему трактору.
Галя с Настасьей весь день ждали весновщиков. У них было еще немало продуктов, и они сготовили сегодня праздничный завтрак, обе радовались, думали угодить мужикам. Но мужики не только на завтрак, а и на обед не явились. И поварихи расстроились обе, будто весновщики покинули их тут одних.
Но вот из леса знакомо вышли на поляну все, с баграми на плечах. Поварихи встрепенулись, начали охорашиваться, обе враз сунулись к зеркальцу, стукнулись головами и рассмеялись.
Однако бригада прошагала мимо, в барак. Там Княжев велел все бутылки положить ему на койку, пересчитал их и стал молча складывать в свой рюкзак. Другую половину бутылок засунул в рюкзак Лукову.
Все глядели и ничего не говорили. Княжев, затянув тесемку на рюкзаке, объяснил коротко:
— Здесь пить никто не будет... Сначала надо деньги получить. И уйти — как пришли. Чтобы никаких следов... Всем в столовую!
Обычно Княжев не приказывал, а просто говорил. Но сейчас это было похоже на приказ. Люди так и поняли и знали, что надо слушаться.
А Княжев, идя в столовую, думал вот о чем. Хоть и доволен он был сплавом, и пожал Чекушину руку, но панибратствовать с ним не собирался. Он догадывался и не ошибался, что у Чекушина был свой корыстный план: перед концом он играл роль заботливого хозяина — привез ящик водки, за деньгами сам поехал... Он считал, что к его приезду люди уже будут пьяными, а получив зарплату, захотят выпить еще, и в результате не станут проверять точность расчета, не осмелятся пьяными идти в контору... Чекушин хорошо помнил о такелаже, кинутом на дороге, о рукавицах, о премиальных...
Но не забыл этого и Княжев.
И все же Чекушин продолжал делать по-своему все «правильно»: за удачную работу он выписал бригаде премию. Только включил он княжевцев в один список с бригадой, работающей на Лухе. Значит, премиальные эти должны были «созреть» к середине лета, когда княжевцы будут уже далеко от Шилекши и забудут о весновке, захваченные горячей порой сенокоса. Включая княжевцев в один список с бригадой, веснующей на Лухе, Чекушин этим самым половину премиальных как бы воровал. Не себе, конечно, а луховцам. Он надеялся, что, проводив шилекшан, объяснит это бригадиру с Луха, которому еще неизвестно, выйдет премия или нет... Этим самым он уже сейчас поставит лухского бригадира как бы в зависимость, в положение должника. И он, этот лухский бригадир, волей-неволей, а должен будет Чекушина отблагодаричь... Механику эту Чекушин знал давно, и она пока что срабатывала невидимо, но безотказно. А от княжевцев напоследок хотел Чекушин только одного: услужив им вином (купленным, конечно, на деньги бригады), он мечтал устроить тут, в бараке, «прощальный бал» — погулять и еще раз, напоследок, попытать Настасью... А потом уж, как бы ни вышло, бесследно кануть в лес, то есть переключиться сполна на Лух.
Но Княжев, если не в точности, то примерно, предвидел эту задумку Чекушина и вносил в его планы свои поправки. Он не обижался на Чекушина: уже давно привык к подобным «операциям» на сезонных сплавных работах, хотя, конечно, не все были такие, как Чекушин. Он мог бы обидеться на Чекушина, потому что тот сам был из крестьян-колхозников, знал, как тяжело мужику, да вот скоро забыл. Однако в любом случае ругаться и требовать своего Княжев все равно бы не стал. Затей он хоть раз свару — и больше не пришлют весной телеграмму, не позовут весновать... Так уж тут все издавна устроилось. «И если менять здесь что-то, — думал Княжев, — то не мне, а кому-то из молодых». Сидя за столом в вагончике, он видел, как вяло, без особого аппетита ели Ботяков, Луков, то и дело вертел головой, как бы собираясь сказать что-то, Чирок... «Конечно, можно бы им и дать перед обедом по стаканчику, — наклонившись над