с ног и тоже облила керосином, швырнула спичку! А затем подожгла их дом и сарай изнутри и снаружи двумя их же собственными керосиновыми лампами!
Женщина, корчившаяся на земле, встала на колени. Ей на вид было не больше двадцати трех. Лицо ей разбили в кровь, повредив скулу и сломав нос. Шатаясь, она поднялась на ноги. Ее темные, некогда прекрасные глаза, сводившие джигитов с ума, горели мрачным огнем. Она кинула взгляд на объятый пламенем дом Шахрияров – ничего там уже не спасти. Зарево отразилось в ее зрачках.
– Ведьма! – заорали жители Каракола. – Жалмауыз!!
– Он меня совратил, обольстил! – крикнула она напиравшей на нее толпе. – Он обошелся со мной словно с блудницей! Глухой и немой мой любовник Дауд! Он со мной спал тайком от жены! Я убила его из ревности! Да, я хотела прикончить и его жену с отродьем! Я не желала делить его с ней! Он мой, и только мой, Дауд Шахрияр! – Она топнула ногой и внезапно, избитая и страшная, начала приплясывать, хрипло напевая: – Был в косе твоей цветок или был бутон? Было это наяву или то был сон? Ты взгляни хоть краем глаз, улыбнись хоть раз, чтобы в сердце родилась песня… а не стон![20]
– Люди, да она сумасшедшая! – крикнул участковый, пряча револьвер в кобуру. – Успокойтесь! Следствие во всем разберется! А за самосуд последует каждому уголовное наказание по закону!
В справке из архива, присланной советнику Абдулкасимову, значилось имя убийцы – Айнур Имин Кашгари Хислат. Младшая и единственная сестра Дэв-хана, казненного гоминьдановцами после подавления уйгурского восстания в Синьцзяне.
Абдулкасимов вновь внимательно перечитал текст. Айнур, сестра басмача, вместе с некоторыми высокопоставленными уйгурами в 1934 году ушла от китайских войск на территорию СССР и год провела в фильтрационном лагере, где у нее на свет появился сын. По данным НКВД, от случайной связи с бывшим телохранителем. Из-за младенца ее выпустили из лагеря, и она переезжала с места на место, перебиваясь поденной работой. В 1939 году она с сыном появилась в Караколе. Во время следствия и суда она твердила: «Я убила Дауда Шахрияра и пыталась прикончить его жену и ребенка из ревности. Мы с Даудом были тайными любовниками». Но соседи Шахрияра подвергали ее слова сомнению: какую любовницу мог иметь молодой глухонемой фотограф, лишь недавно женившийся с великим трудом на соплеменнице? Ведь не каждая женщина согласится стать женой калеки. Никто из соседей никогда не видел Дауда и Айнур вместе. Она появилась внезапно, подобно злому горному духу, той страшной ночью, неся с собой смерть и огонь. Соседи обвиняли Айнур во лжи. Но следствие так и не установило иного мотива для ее дикой расправы над Даудом и его семьей. А сама Айнур до конца отстаивала версию любовной связи и ревности.
Жена Дауда и его ребенок выжили, по этой причине приговор Айнур оказался более мягким, чем ожидалось: ей дали десять лет лагерей, учитывая ее положение матери-одиночки. Ее малолетнего сына отправили в детдом. Отмотав полный срок, Айнур вернулась из колымского лагеря и разыскала в детдоме сына. Затем следы ее и внебрачного ребенка затерялись.
Советник Абдулкасимов перечитал абзац о потомке Дэв-хана.
Провел рукой по лицу. Резко поднялся с вращающегося кресла. Расстегнул воротник рубашки, ослабил галстук. Сейчас бы его никто не сравнил с якудзой из манги. Но обуревавшие его чувства вряд ли кто-то бы разгадал. Советник Абдулкасимов с детства умел владеть собой.
Глава 25
Стул
На стук полковнику Гущину никто не ответил, хотя он терпеливо ждал. Из-за забора виднелась среди крон крыша зимней дачи. Кругом царила мертвая тишина. Гущин снова громко забарабанил в калитку – оглохла старуха-процентщица или на унитазе задремала? И внезапно… калитка, заскрипев, подалась. Ее не заперли изнутри. Гущин зашел на участок. Прямо к нему по заросшей травой дорожке боком скакала ворона. Еще три птицы с шумом и карканьем вспорхнули из травы. Полковник Гущин остановился.
Юлия Осмоловская лежала на земле у садового кованого столика в черной луже густой запекшейся крови. Рядом с телом валялся железный садовый стул. Гущин приблизился к телу на негнущихся ногах. Он разом взмок под пиджаком. Голову и лицо Осмоловской разбили сильными ударами. Парик ее съехал набок. В редких седых волосах вдовы Гущин увидел сгустки крови и осколки костей черепа. Вместо вытекшего правого глаза зияла рваная рана-дыра.
На вдове были спортивные брюки, розовая толстовка, разношенные скособоченные балетки люксового бренда с монограммой. На ее правом запястье тускло блестел золотой браслет, в ушах серьги. Скрюченные пальцы вдовы мертвой хваткой вцепились в траву. По окровавленному изуродованному лицу ползали осенние мухи.
Гущин нелепо взмахнул рукой, отгоняя мух, и они роем закружились вокруг него в смертельном танце. Он глянул на стул, на котором сидел в прошлый раз. Он двигал его тогда, усаживаясь, и помнил – стул легкий и одновременно увесистый. На спинке стула запеклась кровь. Передняя ножка – металлический штырь – тоже сильно окровавлена. Гущин низко нагнулся над трупом: увидел на нижней челюсти старухи и на ее губах следы грязи.
Он медленно распрямился. Вспышка! Вся картина убийства всплыла перед ним словно наяву. Матрица кошмара…
Напавший схватил стул и ударил Осмоловскую по голове спинкой, повалил на землю. Наступил ногой ей на лицо, на рот, не давая кричать, звать на помощь. Перевернул стул спинкой вниз и начал долбить ею, словно молотом, по черепу. Но это показалось убийце недостаточным – желая добить несчастную старуху, он опять перевернул стул и всадил ножку прямо ей в глаз, пронзая мозг.
Судя по виду кровавой лужи, жертва пролежала на участке много часов. Полковник Гущин достал из кармана пиджака резиновые перчатки. Коснулся шеи вдовы. Тело давно окоченело. За ушами он обнаружил трупные пятна – максимальной интенсивности. А это означало, что убийство произошло сутки или более назад. То есть вчера, когда он занимался переводом запроса, «караван-сараем» и покойным инженером Шахрияром. На следующий день после их визита в Вороново вдову Осмоловскую кто-то зверски прикончил.
Гущин не стал дальше сам осматривать труп. На место убийства следовало немедленно вызвать местную полицию, коллег из Новой Москвы. Они ему не подчинялись. Но Гущин медлил. Глянул на дачу Осмоловской. Быстро направился прямо к крыльцу, поднялся. Входная дверь была приоткрыта. Он оказался на зимней террасе. Обстановка на ней не нарушалась убийцей. Гущин, ни к чему не прикасаясь, внимательно осматривал некогда дорогую, но обветшавшую плетеную мебель, окна со шторами по моде девяностых. Миновал кухню, распахнул дверь в смежную ванную-туалет. Прошел в гостиную. Везде царил относительный порядок. У Гущина появилось чувство: убийца сюда даже не заходил, он вообще не рискнул проникать в