Всегда подтянутый, гладко выбритый и уверенный в себе, Vrai home du monde[149], Рехт производил приятное впечатление, и Корецкому нравилось щекотать свое самолюбие, соревнуясь с ним остротой ума и сообразительностью.
– Янушкевич, Кондзеровский, Клембовский, Шимановский… – развивал свою мысль Рехт, называя яркие фамилии в Ставке российского главнокомандующего.
– У львовского губернатора не меньше таких фамилий, однако все они представляют собой довольно посредственных личностей, – отстраненно заметила Клаузнер.
Было заметно, что дамам эта тема уже наскучила, и они с удовольствием повернулись к подпоручику Добжомскому и Юзефе, которые вдруг запели дуэтом простенькую песню Szla dzieweczka do laseczka[150].
Речь Рехта вызвала у Корецкого противоречивые чувства. С одной стороны, она тешила его тщеславие, ведь в нем тоже текла польская кровь по материнской линии, с другой стороны – создавала некоторую неловкость: в офицерской среде было не принято обсуждать эту тему публично.
Вообще, в последнее время при этом отставном капитане у Корецкого все чаще появлялось ощущение какой-то тревоги и беспокойства. Началось это после того, как однажды он сильно проигрался, что случалось с ним довольно редко. Под рукой не оказалось достаточной суммы для расчета, и капитан неожиданно предложил расплатиться с ним услугой. Речь шла о том, чтобы получить разрешение на проезд его родственника в район Прикарпатья.
– Все равно придется давать взятку полицейским, – обосновывал свое предложение Рехт, – в виде «пожертвования» на Красный Крест или постройку кладбищенской ограды где-нибудь в Подволочиске.
Ротмистр согласился. А вскоре это повторилось – после очередного проигрыша он взялся походатайствовать о должности уже для другого родственника Рехта в управлении Галицийской железной дороги.
Однако все сомнения в отношении Рехта у Корецкого быстро рассеивались, когда он брал ключи от его квартиры на втором этаже дома на Панской[151], девять, для своих Des escapades amoureuses[152] с женой переводчика Войцеха.
Между тем в гостиной Эмилии Клаузнер появились новые гости: присяжный поверенный канцелярии губернаторства господин Чернявский и заядлый картежник поручик-пенсионер Фредерик Роус.
Мужчины стали усаживаться за карточный стол.
Глава 43
Встреча с архивистом
О тайком вынесенной во время обыска в резиденции Шептицкого находке Новосад рассказал только Белинскому. Причину своего поступка объяснил просто: боялся, что старинный свиток не будет внесен в число изымаемых материалов, ведь он не имел ничего общего с политическими материалами главного фигуранта. Белинский попенял младшему товарищу за самоволие и посоветовал безотлагательно поставить в известность Ширмо-Щербинского, а добытый документ приобщить к делу на Лангерта. Это дело с номером 749, начавшееся со шпионажа, все больше наполнялось материалами мифического характера.
Чтобы разобраться с загадочным пергаментом, Новосад уже на следующий день понес свиток в букинистический магазин на Батория, надеясь, что букинист Йозеф Тулей разъяснит смысл нанесенных на него загадочных знаков, символов и букв на пергаменте.
Но на этот раз антиквар оказался не столь общителен и разговорчив, как при их первой встрече. Настороженно, едва ли не враждебно, он косился на молодого человека, который, он хорошо помнил, посещал квартиру профессора Савроня накануне его гибели и наверняка мог быть наводчиком или участником ограбления. Сославшись на занятость, Тулей отказался даже взглянуть на реликвию.
Тогда было решено обратиться к работнику Львовского архива Антони Бальтановичу, которого букинист рекомендовал как ученого в области истории Червонной Руси.
Выяснилось, что австрийцы не вывезли архивные фонды, хранившиеся с 1784 года в Бернардинском монастыре. Туда, в архив, даже наведывались российские офицеры – кто из любопытства, а кто в поисках своих генеалогических корней.
Через агента, бывшего чиновника краевого отдела, удалось навести справки об ученом-историке Бальтановиче, который характеризовался как весьма педантичный чиновник. О его патриотических настроениях свидетельствовал не убранный из его кабинета бюст Франца-Иосифа и недвусмысленное уклонение чиновника от встречи с посетившими архив членами Российской академии наук – председателем Императорского Русского исторического общества господином Шмурло и присутствующим членом Государственного совета Трубниковым.
С учетом такой характеристики обращаться к Бальтановичу официально не имело смысла. Было решено выйти на архивиста «под чужим флагом».
В феврале 1914 года во Львов зачастили военные делегации союзников, и их поездки по Галиции сопровождали офицеры контрразведки. Французы во главе с генералом По ознакомились с частями генерала Деникина; японцы во главе с генералом Оба встретились с японскими офицерами, состоящими при штабе Восьмой армии. Английская миссия во главе с генерал-адъютантом Артуром Педжетом выезжала наблюдать за стрельбой тяжелой артиллерии по укреплениям Перемышльской крепости. Посещение Львова союзниками не являлось секретом для населения города. Уже упомянутый агент из краевого отдела доверительно шепнул архивисту Бальтановичу, что с ним желает встретиться приватно некто из французской военной делегации, и тот, заинтригованный, согласился, предложив для рандеву уединенный уголок в Иезуитском парке. Роль военного переводчика французской миссии взял на себя Белинский.
– Ян Кольчинский, переводчик миссии генерального штаба Франции, – приподнял он шляпу, когда в условленное время к нему подошел седой человек в черном пальто с высоко поднятым воротником.
– Антони Бальтанович, – представился архивист, окинув капитана изучающим взглядом.
Белинский предложил присесть на скамейку и начал разговор с того, что объяснил свое желание встретиться с историком архива исключительно интересом к его научным трудам. Он просил видеть в нем сейчас не члена военной делегации, а представителя многотысячной французской Полонии[153].
– Я, откровенно говоря, приятно удивлен, что вы выбрали для нашей встречи это памятное место, – повел он рукой. – Насколько мне известно, по этим аллеям в свое время прогуливался наш Костюшко, когда гостил во Львове у своего единомышленника князя Чарторыйского.
– Да, этот парк по своей истории и красоте уникальный, – согласился архивист, – но здесь гулял не только Костюшко, – вдруг улыбнулся он, – в здешней корчме также наслаждался знаменитым Львовским пивом итальянский ловелас Джакомо Казанова[154].
– Что вы говорите? – удивился «переводчик». – Вообще, должен искренне признаться, красота Львовских природных парков меня просто поражает. Их во Львове, пожалуй, больше, чем в Риме.
– Но этот парк исключительный, – заметил архивист, – и в течение веков он постоянно менял свой облик. Некогда здесь городские ланы[155] превратились в прекрасный парк на итальянский манер, затем на французский. На его аллеях, украшенных фонтанами и ажурными беседками, устраивались выставки, пышные забавы, пикники с фейерверками и искусственными огнями. В одно время монахи-иезуиты построили тут пивоварню и кирпичный завод, выращивали овощи. Позже здесь появился популярный среди львовян летний театр и корчма, а в нижней части парка – шикарное казино Гехта. Сейчас всего этого нет, – грустно покачал головой Бальтанович. – Но дух прошлого присутствует по-прежнему здесь.
– Да-да, его нельзя не ощутить, – согласился «переводчик». – Должен признаться, Львов не перестает меня восхищать. А эти многочисленные возвышенности, которые дают возможность обозревать сказочные башни и купола в окружении буйной зелени! Должен заметить, что в этом отношении Львов намного выигрывает у своего галицийского собрата Кракова.
– Вы правы, но боюсь, что скоро живописные виды с холмов могут остаться только в наших воспоминаниях, – мрачно заметил архивист.
– Неужели? Отчего же?
– К сожалению, наших городских чиновников больше волнуют не чарующие пейзажи, а доходы в казну. Возьмите хотя бы склон горы от школы кадетов до улицы Коперника[156], с которого открывается чудесная панорама города. Здесь можно было создать что-то наподобие известной флорентийской Ville dei colli[157]. Но городские власти поспешили распродать эту землю, причем неприлично дешево – всего по сто тысяч крон за участок, и теперь вместо грамотно выстроенного квартала с прекрасно спланированным, доминирующим над городом серпантином будут построены банальные дома. Я уже не говорю о трех уникальных холмах в центре города, которые так бездумно отданы под военный городок[158].