на полу и стенах, лишь гладкое отполированное дерево. Занавески черные, а не бледно-зеленые, и совсем нет золотых украшений и статуй. На простых стенах красуются ряды выполненных маслом портретов давно умерших людей. В каждом просматриваются общие черты – все в дорогих мехах, у большинства черные как вороново крыло волосы принца Люсьена. Несколько из них моложе, чем положено быть мертвецам. Первые портреты уже поблекли от времени и воздуха, но чем дальше тянется линия картин, тем ярче оттенки и свежее полотна, пока в самом дальнем конце, где я стою, она не заканчивается последним портретом.
От взгляда этих глаз перехватывает дыхание – они словно обсидиановые кинжалы. Ошибки быть не может, это принцесса Вария. Хотя, в отличие от острых, словно клинок, выкованный из гнева и серьезности, глаз ее брата глаза Варии сверкают весельем, словно она знает какой-то забавный, никому не известный секрет. Ее пухлые губки раскрыты в полуулыбке, таящей нечто, разбивающее сердца. Черные волосы собраны в замысловатый пучок, а платье насыщенного багрового оттенка. Она стоит перед стулом и в одной руке сжимает букет колокольчиков, а в другой – причудливый белый меч. Картина настолько живая и яркая, что я мгновенно понимаю: ее и портрет лорда И’шеннрии писал один и тот же художник.
– Красавица, не правда ли?
При звуках этого голоса я чуть не выпрыгиваю из кожи. Оборачиваюсь и вижу, как в полутьме комнаты с кресла в противоположном углу встает не кто иной, как король Среф. Я тут же склоняюсь в реверансе.
– В-ваше величество, – начинаю я. – Не знала, что вы здесь. Охранник мне не сказал…
– Не беспокойтесь. – Поморщившись, отвечает он с улыбкой. – Вынужден признаться, что сижу здесь уже несколько часов и был здесь задолго до того, как началась его смена. Он не знал. Надеюсь, вы не держите на него зла – Норан хороший келеон.
– Ничуть, – говорю я. – Т-тоже думаю, что хороший. Немного пугающий, но, наверное, это работа накладывает отпечаток.
Я проклинаю свой рот за несдержанность – сейчас не время для болтовни. Но король лишь добродушно смеется.
– Конечно. – Он отворачивается и подходит к портрету Варии, и его золотая мантия шурит по деревянному полу. Грива поседевших волос заплетена сзади в три длинные косы, переплетающиеся в нескольких местах замысловатым узором.
Золотой венец почти задевает его свирепые брови – такие же, как у Люсьена и Варии. Он разглядывает портрет серым, полными меланхолии глазами, словно в поисках чего-то знакомого, но абсолютно неуловимого. Его благоговейное молчание заставляет меня чувствовать себя неловко до тех пор, пока он не поворачивается ко мне с улыбкой.
– Простите меня, леди Зера. Я частенько растворяюсь в этой картине, к большому огорчению моих министров и королевы. Я бы винил в этом художника, но этот человек был гением – а на гениев долго злиться не выходит.
Я поджимаю губы. Придворные утверждали, что Вария была любимицей короля, что он сильно изменился после того, как она умерла. Это деликатный вопрос, а я нахожусь в еще более деликатном положении. И’шеннрия не учила меня беседовать с королем всея Каваноса с глазу на глаз. Но отмалчиваться я не могу.
Будет ли он оплакивать Люсьена, когда я обращу его в Бессердечного так же, как оплакивает сейчас Варию?
Внезапно король спрашивает:
– Под какими лунами вы родились, леди Зера?
– Эм-м. – Я собираюсь с мыслями, чтобы что-то придумать – память о дне рождения надежно заперта в моем сердце. – Под Лунами Кремня, ваше величество.
– Гигант убывает на одну треть, – бормочет он. – Близнецы полны на две трети. Хорошие луны. Луны мечтателей. Я был уверен, что вы родились под Ониксовыми. Вария родилась под Ониксовыми.
Он молчит, а затем поворачивается ко мне, уже без улыбки.
– То, что вы сказали мне на Приветствии, было похоже на то, что могла бы сказать она. Она всегда так болезненно переживала за обычных людей, которыми однажды будет править, даже больше, чем я. Услышь она вашу остроту, уверен, вы бы быстро стали близкими подругами.
Мне следовало бы кивнуть и скромно принять комплимент. Но вместо этого я смотрю на усмешку Варии, такую самодовольную и все же неуловимо горькую. Как это знакомо – нечто подобное я вижу в зеркале каждое утро.
– Мне тоже нравится эта мысль, – в конце концов выдавливаю я. Мне не терпится спросить его о тысяче вещей – зачем он позволяет Гавику топить невинных, знает ли он, что они ни в чем не виноваты, действительно ли он так ненавидит ведьм и Старого Бога, что готов закрывать глаза на массовые убийства. Но спросить я не могу. Это было бы не просто нарушением этикета, а настоящей изменой.
Король Среф смеется, в давящей темноте комнаты звук кажется приглушенным.
– Ваше лицо так же плохо скрывает желание задать вопрос, как и ее.
Поразительно, как легко он видит меня насквозь, но я отвечаю легко и непринужденно:
– Только один, ваше величество? У меня их сотни.
– Не сомневаюсь, – соглашается он. Мы молчим, понимая, что очередное слетевшее с губ слово может пересечь невидимую черту благородной беседы – границу между нашим истинным я и придворной маской. Сорвать личины с подлинных лиц. Король прочищает горло.
– Был бы рад ответить на самый гнетущий из ваших вопросов.
Легко придумать что-то легкомысленное, что-нибудь язвительное о Люсьене. Это ожидаемо: я Невеста, в конце концов. Возможно, в д’Малвейнах есть нечто особенное – способность побуждать человека говорить откровенно, – потому что под мягким королевским взглядом из моего горла способна вырваться только правда.
– Почему вы позволяете эрцгерцогу Гавику мучить своих людей?
Лицо короля темнеет, и я готовлюсь к такому же гневу и недовольству, на которые скор Люсьен. Но Среф не Люсьен. Он не впадает в ярость. Он устал – то же изнеможение я видела в его глазах во время Приветствия. Он не пытается спорить. Или оправдываться. Лишь вздыхает.
– Потому, миледи, что он дал мне обещание. – Я чувствую, как мое лицо перекашивает, но он говорит первым. – Вы когда-нибудь теряли близкого человека?
Я киваю.
– Моих родителей.
– Мои глубочайшие соболезнования. Но это означает, что вы также жаждали отомстить тому, что отняло их у вас, – времени, случайности, смерти наконец, если хотите.
Пятерым мужчинам, – посмеивается голод. Мои руки дрожат в атласных перчатках, и я быстро прячу их за спиной. Не хочу, чтобы король, да и остальные, видели мою слабость. В тени складки вокруг его рта становятся только глубже.
– Эрцгерцог найдет убийцу Варии для меня. А до тех пор – ему позволено делать, что должно.