моим грядущим провалом. У меня осталось не так много времени, и И’шеннрия ясно дает это понять.
Что я делаю? Есть более важные вещи, чем спутанный клубок моих эмоций. Крав, Пелигли. Они рассчитывают на меня. Моя собственная свобода зависит от меня. Однажды, став свободной, я смогу сколько угодно предаваться депрессии, но сейчас я беру себя в руки и надеваю платье, достойное королевского двора, – алый бархат и оранжевая тафта, цвета самого яркого заката. Стук в дверь выдергивает меня из размышлений. Я разрешаю войти, и появляется Реджиналл со смущенным выражением лица.
– Миледи.
Я вздыхаю.
– С истериками покончено. Не нужно убеждать меня выйти.
Реджиналл открывает и тут же закрывает рот.
– Рад слышать это, миледи.
Я молчу. И’шеннрия отправила его вместо того, чтобы прийти самой, потому что он бывший Бессердечный. Она думает, он знает меня лучше. Или, может, слишком боится меня, чтобы подойти лично. Я надеваю жемчужный браслет, тихо восхищаясь его радужными переливами в солнечном свете.
– Я не могу позволить, чтобы что-то вставало между мной и сердцем принца, – в конце концов произношу я. – Ни чувства, ни голод. Ничто.
– У вас проблемы, миледи? – спрашивает Реджиналл. – С контролем голода?
– Ты, должно быть, забыл, как трудно его контролировать в принципе.
Реджиналл молчит, а затем:
– Может, и так. Это было много лет назад.
– Ты безупречно управляешься со щеткой и неотвратим, словно ураган, с сукном для полировки, – добавляю я. – Но над формулировкой острых вопросов стоило бы поработать.
– Когда-то давно, миледи… во время войны мы нашли способ, чтобы подавлять голод.
– О, я знаю, как его подавлять, – уверяю я. – Сожрать сотню или около того еще кровоточащих органов обычно помогает.
– Прошу прощения, оговорился. – Реджиналл терпеливо поглаживает усы. – Я имел в виду подавить голод полностью. Абсолютно.
Я сглатываю. Небо голубое. Океан сделан из хрусталя. Голод невозможно подавить полностью. На этих истинах строится реальность. Голод слишком могуществен и всеобъемлющ, всегда. Он преследует меня во снах и во время бодрствования. Но если это правда… если есть способ усмирить его… я вновь смогу почувствовать себя человеком. Полноценной.
– Как? – спрашиваю я.
– Это требует практики, миледи. А результаты… – Его голос прерывается. – Бывают непредвиденные побочные эффекты.
– Например?
– Голод не… желает быть подавленным. Глаза будут кровоточить до тех пор, пока вы не потеряете контроль и голод не вернется.
Я выдыхаю.
– Кровоточить? Как когда я ем человеческую еду?
– Да. В обоих случаях голод восстает против наших действий: человеческой еды, попыток его подавить… Боль ломает нас, не так ли? Словно в предупреждение остановиться и прекратить делать то, что делаешь.
– Ты говоришь так, будто он живой.
– Этого я не знаю, миледи. Знаю лишь то, что чувствовал и видел. Порой те Бессердечные, которые научились подавлять голод, мыслили настолько ясно, что их разум был чище зимнего ручья. Не важно, как отчаянно ведьма приказывала им драться, не важно, насколько они были голодны, они могли противостоять. Недолго, но достаточно. Это было незабываемое зрелище, миледи. – Глаза Реджиналла сверкают. – Видеть их на поле боя плачущих, сопротивляющихся… Они вселяли в оставшихся надежду, что мы способны бороться с судьбой. Надежду, что мы все еще заслуживаем спасения, несмотря на все, что творили под знаменем войны.
Я едва дышу. От одной идеи – хоть на мгновение ощутить свободу от этой сосущей пустоты, свободу, которой я не знала три года, у меня гудит голова.
– Ты можешь меня научить. – Я встаю со стула и хватаю его старческие руки. – Можешь научить меня плакать так же, как они!
– Скоро вы вернете себе сердце, – настаивает Реджиналл. – И свободу. Мне жаль это говорить… но забрать сердце у принца куда проще, чем научиться так плакать.
Бешеная жажда свободы утихает не сразу, но, когда это происходит, до меня доходит звенящая правда его слов. Плач больше похож на осколок свободы, а я могу получить полноценную вольную, если выполню то, ради чего я здесь. Реджиналл осторожно освобождает руки.
– Лучше, если вам никогда не придется это узнать, миледи. Есть некоторые… опасности, связанные с этим.
– Опасности?
Он поджимает губы, и его белые усы двигаются.
– Ведьмы не церемонились с теми, кто обретал независимость, неважно, насколько скоротечную. Стоило им обнаружить, что какие-то Бессердечные их предали, их сердца сразу уничтожались.
Уничтожение. Уничтожение без надежды когда-нибудь снова стать человеком. Умереть орудием, покинуть мир вместе с голодом – это мой худший ночной кошмар. После него – навеки остаться Бессердечной. Я содрогаюсь, едва прислушиваясь к слабому голосу Реджиналла, желающего мне спокойной ночи. Мысль преследует меня, и пока я готовлюсь, и даже в тот миг, когда спускаюсь по лестнице, накрашенная для сегодняшнего банкета. И’шеннрия приподнимает бровь.
– Где твой корсет?
– Я его примеряла, – уверяю я. – Пяти минут без воздуха хватило, спасибо.
– Это мода, – настаивает она. – Из Гелкириса.
– Что ж, теперь мода из Гелкириса лежит в мусорной корзине.
И’шеннрия фыркает.
– С тобой опять сложно.
– Если хотите, чтобы я общалась с принцем, а не рухнула лицом в тарелку, вам и дальше будет со мной сложно. Придется смириться.
Она разглядывает мое лицо, а точнее, макияж: красная помада, черный узор из трех линий под глазами, в виде маленьких треугольничков, напоминающих волчьи клыки. На И’шеннрии гладкое черное платье, густые темные волосы покрывает замысловатая серебристая сетка. В заливающем зал закатном свете видно, как потрясающе красива она была и есть. Ее черные стрелки на скулах, небольшие, но элегантные, похожи на кончики крыльев маленьких птичек. Она молча отворачивается и выходит из особняка, направляясь к карете.
Я снова ее разозлила. Кажется, это входит в привычку. Я следую за ней, ненадолго останавливаясь у портрета лорда И’шеннрии.
– У вас красивая жена, сир, – шепчу я. – Но жутко упертая.
Его добрая ироничная улыбка словно говорит: «Такая же, как и ты».
Я играю с красными ленточками, вплетенными в мои косы-колоски, когда карета трогается. Отсутствие меча на бедре жутко раздражает, но И’шеннрия настояла, что во время банкета оружие запрещено.
– Вы рассказали леди Химинтелл, кто я такая? – спрашиваю я. Она приподнимает идеальной формы бровь.
– Считаешь меня сумасшедшей? Она считает, что ты деревенская девчушка, которую я выдала за свою племянницу, чтобы похитить сердце принца. Фигурально выражаясь, конечно же.
– Значит, она думает, вы просто хотите вернуть влияние роду И’шеннрия, сделав меня королевой.
– Совершенно верно.
Мгновение слышны лишь крики нектарниц, грустные и мелодичные.
– Почему вы так не поступили? Не нашли какую-нибудь деревенскую девушку, я имею в виду.
– Потому что деревенскую девушку невозможно контролировать, – вздыхает И’шеннрия, как будто я спросила нечто элементарное. – Люди… непредсказуемы.