Железнорукий, и что там добра целые склады. Говорил, что там товаров так много, что и на ста телегах не вывезти, и что товары все дорогие. Но нужно торопиться, так как купчишки напуганы и вывозят добро в спешке.
– Прятал лицо? Почему? – спросил кавалер.
– Не знаю, но он сказал, что, если вам будет угодно, он будет ждать вас в сумерках у моста на Ламберг на нашем берегу. Три вечера будет ждать, если вы вдруг сразу не надумаете.
– И что же, – спрашивал Волков осторожно, – думаете, он не врет?
– А зачем ему? – удивился простодушный инженер.
«Зачем? Мало ли… Лицо прячет, не называется… Ладно, посмотрим».
Кавалер отпустил инженера, но рассказ про богатство он не оставил без внимания. Волков уже решил, что к вечеру съездит к мосту, узнает, что это за человек, и послушает его. А пока его интересовало, как дела идут у монаха.
А дела у монаха, кажется, шли неплохо, так как вскоре прибежал возмущенный капитан Рене.
– Господин полковник! – с жаром воскликнул он. – Что же происходит?
– А что, мой друг, случилось? – спрашивал кавалер ласково, хотя сам прекрасно знал, почему прибежал капитан.
– Ваш монах!.. Ваш брат Ипполит причащает баб и мужиков, и, если они принимают причастие, он их отводит в сторону и не дозволяет их вешать. Не пускает к ним солдат…
– Что? – не понял Волков.
– Да, он говорит, что вы распорядились всех миловать, кто принял причастие, – говорил Рене с возмущением.
– И мужиков тоже? – уточнил полковник.
– Конечно, эти морды сидят ухмыляются, вчера наших людей резали, а сегодня смеются и над нами, радуются, что перехитрили нас, глупцов.
– Фейлинг, коня! – крикнул Волков.
На сей раз, пока у него были веревки, капитан Рене вешал бунтовщиков и еретиков на деревьях, что стояли вдоль дороги, которая вела от брода к мосту на Ламберг. Но дело у него не пошло, повесить удалось не больше дюжины хамов. А остальные, узнав, что, приняв причастие, будут помилованы, причастие сразу принимали. И бабы, и мужики.
Увидав Волкова и его свиту, брат Ипполит пошел ему навстречу.
– Ну, говори, – произнес кавалер, разглядывая сотню людей, которых уже развели на две неравные группы.
Монах поклонился и, встав возле коня кавалера, стал рассказывать:
– Я делал все, как вы велели, еще вчера стал причащать женщин, они причащались и раскаивались. И всем, кто раскаялся, я обещал милость и жизнь от вашего имени.
– Молодой человек! – воскликнул Рене, который слышал их разговор. – Вы чистая душа, а перед вами воры, убийцы и распутные бабы, они вас дурачат, они смеются над вами, а вы их подлость и ложь принимаете за раскаяние. Не раскаиваются они ни в чем, а думают лишь, как избежать расплаты и сбежать. Вот и вся их задумка.
– Нет, вы не правы, господин Рене, – запальчиво отвечал молодой монах, – их раскаяние истинно, они более не хотят брать оружие в руки, хотят вернуться к земле и смириться перед волей Господней.
– Да бросьте… – Рене махнул рукой, изображая мину недоверия на лице. – Вора и бабенку распутную не переделать… Как говорится, горбатого лишь могила выправит.
– Подождите, – прервал его Волков и, указав хлыстом на группу людей, заговорил с братом Ипполитом: – Мы же с тобой только про женщин говорили, а ты вон сколько мужиков от виселицы освободил.
– Они тоже просили причастия, сами стали просить и принимали покаяние.
– Сами? – с сомнением переспросил кавалер. Он сейчас больше склонялся на сторону Рене.
Не верил он раскаявшимся хамам. Бабы – это одно, они существа неразумные, ведомые, скорее всего, за мужьями шли, с них и спрос как с детей, ежели, конечно, они не ведьмы. А вот мужики – это другое, это подлые и хитрые люди, что вечно норовят обмануть своего хозяина, а при случае и за вилы взяться. За вилы! А тут и за железо схватились, крови господской попробовали, отцов святых вешали, приходы жгли. И вдруг раскаялись?
Волков подъехал ближе, солдаты подтягивались при его приближении, мужчины и женщины вставали с земли. Он ткнул в ближайшего нестарого еще мужика плетью:
– Ты принял причастие?
– Да, господин. – Мужик стал кланяться, он явно был испуган, понимал, что сейчас решается его судьба.
– И раскаялся? – усмехался кавалер.
– Раскаялся, господин, – отвечал мужик. – Сполна раскаялся.
– А брат Ипполит тебе сказал, что я тебя не отпущу, что всех баб, что покаялись, я к себе в имение заберу.
– Сказал, сказал, – кивал мужик.
– А тебя так и вовсе в крепость возьму.
– Ну что ж, и в крепостных люди живут, – мужик вздохнул, – тем более что монах говорил, что человек вы добрый, людишек своих не обижаете без дела. Только уж раз берете меня в крепостные, так бабу мою другим не отдавайте.
Нет, не верил Волков подлецу, не верил, что хитрец раскаялся, но кавалер был уверен в себе, знал, что раз солдат, людей свирепых и сильных, в кулаке держит, то уж с мужиками и подавно совладает.
– Ладно, – произнес полковник, – бабу твою и детей, коли есть, тебе оставлю, но ты у меня в поместье до конца дней грехи свои отрабатывать будешь.
– Уж лучше отрабатывать да жить в вашей земле, чем в петле болтаться на деревьях этих, – резонно рассуждал мужик.
– И не думай, что сбежишь. – Волков погрозил ему плетью. – Не выйдет!
– Да куда же бежать с бабой-то и детьми.
На том разговор и закончили. А вот Рене, что слушал их и не встревал тут, заговорил негромко и возмущенно:
– Вы что же, их милуете?
– Милую, – коротко и твердо, чтобы пресечь дальнейшие прения, отвечал Волков.
– Они Бертье убили, и стольких других людей, и солдат ваших, а вы их милуете? – не унимался капитан. – Неужто они заслужили прощение?
– Вам, родственник, я, кажется, в приданое дал за сестрой и землю, и пару людей к ней?
– При чем здесь это?
– Так вот, я дам вам еще пятерых крепостных. Пусть хамы не кровью, так потом свои грехи искупят. Пусть за друга нашего, за Гаэтана Бертье, сполна отработают.
– Но… – начал было капитан.
Волков остановил его жестом.
– Всех, кто причастие примет и покается, милуйте, как велит нам наш Бог милосердный Иисус, но тут же записывайте их в мои крепостные. Вам ясно, капитан?
– Как прикажете, – отвечал Рене с поклоном.
– Брат Ипполит, всех перед казнью спрашивай про причастие, всем предлагай милость и мое покровительство! – крикнул он громко, чтобы мужики, что готовились умереть, слышали.
Брат Ипполит стоял довольный, а Волков повернул коня и поехал в лагерь. Он даже не верил тому, как все хорошо для