лишен живота своего на рассвете завтрашнего дня, говорю я, Никей, поставленный великим князем Ратибором.
Приговоренный, как услышал, весь завошкался, и его хрип было слышно даже через кляп.
— А ежели появятся родичи вдовицы Валавы или торговца Гнешко, то сию рухлядь они разделят поровну меж собою.
Посадник махнул рукой, и стража подхватила приговоренного и утащила.
— Следующий, — крикнул ближник.
И на помост выволокли молодого парня, лет двадцати, на мой взгляд, бородат, но борода еще куцая, скорее пушок отросший. Простая рубаха, подпоясанная кожаным поясом, весь растрепанный и помятый, но не избитый, как предыдущий, руки, связанные, впереди.
— Милонег, что живет близ Щецина, в драке одним ударом убил охотника Волчий хвост, что прибыл с семьей на торг. То видаки видели. Кто видел сие?
И на помост поднялись пара мужчин.
— То мы видели, спор у них зашел, да Милонег его ударил в голову, а Волчий хвост замертво свалился, что за спор был, да из-за чего, того мы не слышали, в том богом нашим клянемся.
— Есть, что тебе сказать? — ближник обратился к обвиняемому.
Тот бухнулся на колени как стоял.
— В том моя вина в смерти его, не мыслил я убийства, из-за гнева свово ударил, не хотел я его убивать, он упал и не дышит, мертвый. Я только ударил, не было умысла убивать, вы уж простите меня, люди добрые, — и парень поклонился, видно было, что он говорит искренне и переживает, по крайней мере, на лице было раскаянье.
— Казнил бы я тебя и вся недолга, но пусть судьбу твою, родичи убитого решают, — и посадник махнул рукой.
На помост поднялась молодая девчонка чуть старше меня, с заплетенной косой и в простом платье, за руки она вела мальчишку лет семи, сурово на всех смотрящего, и девчонку лет пяти в рубашонке, которая выглядела как чистая кукла. Небольшая коса переплетена лентами, как и у старшей сестры, а глазки голубые и с любопытством на всех поглядывают.
— Какая Вира будет, кровью его и жизнью возьмёшь, али златом да серебром? — посадник Никей обратился к поднявшейся девушке.
Она молчала и смотрела на убийцу отца, а он стоял на коленях с опущенной головой, не смея поднять на нее взгляд.
— Нету у меня теперь тятеньки, а мама умерла, когда Злата явилась на свет, — и погладила младшую сестренку, — не осталось у нас более родичей.
И, склонив голову, внимательно вглядывалась в Милонега.
— Пусть родичем нам станет, вместо брата старшего.
— Эх, молодец девка, не дура, — раздался рядом голос Рознега. — Куда уж они без кормильца, кровью возьмет так помрут, а златом не лучше выйдет, а так кормилец будет, эх, молодец какая, так, может, и выживут.
Милонег поднял голову и кивнул, прошептав:
— Я согласен, буду вам за брата старшего.
— Ну, тогда в Храм идите и перед Ликом Триглава клянитесь, — и махнул рукой, а после вновь принял скучающие выражение.
— Есть, кто слово хочет молвить перед посадником нашим да людьми добрыми?
— Я хочу, — раздался крик из толпы. И на помост выбрался мужик в обносках, весь обросший, борода нечесаная и торчавшая в разные стороны с седыми прядями. На ногах какие-то обмотки вместо нормальной обувки, а за поясом рукоять ножа. Была в нем болезненная худоба, видно, что пришлось голодать и пришлось ему трудно. Сколько ему лет, а шут его знает, не угадаешь, может, под сорок, а может, и под все пятьдесят.
— Ну, молви, раз взялся, — начал ближник.
— Прозываюсь я Говша, и была у меня семья и дети, пока на наш поселок, что ниже по Одеру, лютичи не напали годин с десять назад.
— Слышали, знамо дело было, — раздались крики из толпы.
— И было у меня два сына, вместе с ними на ладье ходили в разные земли. Годины две назад от земли свеев отошли, недалече еще. И на нас напали и порубили там всех, и мне досталось, да в воду скинули, мертвым посчитали.
По толпе пошел ропот.
— И вот я вновь прибываю в родные края и узнаю в Волине, что убийца и грабитель здесь в Щецине на торгу, Будимир, вот он убийца, — и он указала на мужчину в толпе.
— Поклеп, лжа, неправда, напраслину возводишь, пес, — закричал указанный Будимир, его лицо скривилось во гневе.
Одет он был в рубаху с накинутой на ней безрукавкой, на груди покоилась искусно выделенная золотая цепь, а борода черна и аккуратно подстрижена.
Взобравшись на помост, Будимир поклонился посаднику и людям.
— Ты почто мое честное имя позоришь, а? — мужик аж раскраснелся весь.
— Молчи, — обратился к нему посадник.
— Есть ли у тебя видаки, Говша, и где же ты все эти лета пропадал?
— Все мои видаки и дети мои на дне морском, один я остался, а добирался я до родных краев так долго из-за того, что в холопы меня свеи повязали, две годины в холопах у них проходил, пока не убег, и вот я здесь, — он развел руками в стороны.
— Хм, ясно, — и посадник провел рукой по бороде, — а у тебя, Будимир, есть ли видоки, что такого не было?
Будимир приосанился и разгладил бороду, с презрением и злостью взглянул на Богшу.
— Конечно, любой из моих людей подтвердит, что это лжа и поклеп, — и указал на компанию из семи мужчин, что подошли к помосту, часть из них была в кольчугах оружные со щитами.
— Вот оно как, твоих людей, — со смешком произнес посадник, — так какие они тогда видаки, ежели они твои люди.
Вновь махнул рукой в сторону Будимира, который уже собрался спорить.
— Ни у одного из вас нет видаков, а слова Говши тяжелы, что же делать? — и посадник задумчиво начал крутить меч в руках.
— Божий суд, посадник, мы можем выйти на божий суд, — выкрикнул Говша, а по толпе пошли шепотки.
— Божий суд, значит, — медленно проговорил посадник и обвел взглядом людей.
— А впрочем, это да, это можно.
— Я согласный