Один только звук его голоса усугубил мое состояние, и симптомы «болезни» стали более выраженными — сердце забилось быстрее, мягче, томная волна жара прошлась по телу…
— Зачем ты говоришь мне это? — с деланым спокойствием спросила я.
— Ты хочешь меня, и это забавляет.
Эти слова меня поразили, как поражает электрический разряд. Возможно, я вздрогнула; может быть, оставалась недвижима, но, в любом случае, была в шоке.
— Что ты сказал? — прищурившись, прошипела я.
— То, что ты хочешь меня.
— Хам!
Локен кивнул, соглашаясь с вердиктом, и притянул меня к себе, ухватив одной рукой за шею. Я навалилась на орионца, протестующе уткнулась руками в его грудь, но так и не смогла оттолкнуть. Его мягкие губы целовали жестко; он держал меня крепко, но я не задыхалась, не чувствовала отторжения… Локен не ждал момента, когда я расслаблюсь, не поставил своей целью доставить мне удовольствие — в его натиске было только намерение получить свое; он оказался сверху. На этот его напор, на эту его жажду и откликнулось что-то во мне; я перестала думать об орионце как о личности, потянулась к нему, как к источнику силы и удовольствия.
Вдруг он отстранился и, дождавшись, пока я открою глаза, произнес насмешливо и оскорбительно спокойно:
— Теперь попробуй отрицать, что равнодушна ко мне.
Всколыхнувшая меня страсть, еще не успевшая потухнуть, обратилась в гнев. Я столкнула мужчину с себя и тяжело, прерывисто дыша, потребовала ответа:
— Я же неприятна тебе, Локен, я центаврианка! Так почему ты это сделал? Зачем поцеловал меня?
— А почему нет? Ты показалась мне привлекательной в тот момент… Это всего лишь поцелуй, Унсури, расслабься. Никакого сакрального смысла в нем нет. Поверь мне, влечение можно испытывать даже к тем, кого ненавидишь.
— Животное, — горя от обиды и гнева, процедила я.
— Ты тоже, — поддел он. — Иначе что заставило тебя кинуться в объятия орионца, который тебе неприятен?
— Это ты навалился на меня!
— Но ты ответила, и, не прерви я поцелуя, отдалась бы мне.
Я размахнулась, чтобы ударить его, но мужчина поймал мою руку и, удерживая ее, спросил, глядя мне в глаза:
— Разве я сказал неправду, Унсури?
— Скорее бы отделаться от тебя, — только и сказала я.
Вечером я снова залезла на дерево, и снова безуспешно. В силу вошел всем известный закон подлости: когда нужно было скрываться от военных, то и дело вверху раздавалось жужжание аэрокаров, но как только военные стали нужны нам, аэрокары совсем перестали показываться.
— Нас должны искать, — убежденно сказала я. — Хотя бы люди со станции.
— В людях со станции нет никакого прока, — возразил Локен. — Вытащить нас могут только военные.
— А спонсоры Гетена?
— Если гибридов нашел Нигай, он их уже ликвидировал. Спонсоры в таком случае уже не помогут.
— Есть вероятность, что гибридов нашли спонсоры. То есть, конечно, не сами спонсоры, а их люди.
— Да, есть такая вероятность, — согласился Локен, — но она мала.
Я вздохнула. Мне хотелось на станцию, хотелось вновь оказаться в человеческих условиях: отмыться, понежиться под горячей водой, насладиться вкусной питательной едой, общением с людьми, которые не замышляют ничего противозаконного. Я даже соскучилась по своей неугомонной соседке по комнате, Джуди Козловски… Но, как ни странно, по Дейригану не скучала и, более того, не хотела о нем думать, а если и думала, то с немалым разочарованием. Будь он в действительности заинтересован во мне, уже бы нашел меня. Конечно, нельзя ждать от малознакомого человека, да еще и такого нерешительного, как Каркано, активных действий, но… но будь я на его месте, сделала бы все, чтобы найти и вытащить из неприятностей объект своей симпатии.
— У тебя не по-центавриански выразительные глаза, Унсури, — заметил Локен. — Все, о чем ты думаешь, в них отражается.
Я улыбнулась одними уголками губ — о том же мне частенько говорили сестры. Я уже вышла из подросткового возраста, но они все еще старались взрастить во мне ценные, по их мнению, качества: невозмутимость, практический взгляд на мир, здоровый цинизм, силу воли, выдержку… Увы, эти качества, так полезные для выживания, совсем не стыковались с моим характером.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Все еще злишься за тот поцелуй? — поинтересовался Локен.
— В твоих же интересах не напоминать мне об этом, — пригрозила я.
— Мне нравится, когда ты злишься, — заявил мужчина. — В тебе появляется что-то кошачье.
— Учти, Локен, ты можешь договориться и разозлить меня до того, что я в порыве злости прикончу тебя. И потом, — я улыбнулась, — мне не будет стыдно.
— Не хочется тебя разочаровывать, Унсури, но тебе не удастся меня убить при всем желании.
— Я старшей расы, а ты младшей, так что удастся.
— Ты выносливее, твои кости крепче, ты можешь гораздо дольше, чем я, жить без еды и воды, регенерационные процессы в твоем организме быстрее, ты не постареешь, но пока я молод и в пике формы, и безо всякого психокинеза сделаю тебя, Унсури, и не потому, что ты женщина. Я уязвимее тебя, но и сильнее физически. Это наша компенсация за сравнительно короткую жизнь. Помимо этого мы, младшие, гораздо дольше фертильны, чем вы, наша жизнь ярче и полнокровнее.
Я задумалась над словами орионца. С такой точки зрения я никогда не смотрела на жизнь младших. Нас учат, что они слабы, уязвимы, мало живут, и, по умолчанию, их качество жизни хуже. Но так ли оно на самом деле? Что лучше — прожить лет двести и уйти, так и не изведав скуки, или проживать сотню за сотней лет, ощущая, как уходит страсть к жизни, интерес к ней, как заглушаются и блекнут эмоции?
— Сколько тебе лет, Локен? — спросила я.
— А сколько дашь?
— Умственное развитие оценила бы лет на пятнадцать-двадцать, — съязвила я.
— Я бы твое тоже низко оценил, Унсури. Лет на тринадцать.
Мы старательно звали друг друга по фамилии, и избегали имен. Так получалось лучше держать дистанцию. Но все же не было между нами больше той враждебности, которая заставляла поначалу шипеть друг на друга и одаривать полными презрения взглядами. Насколько бы мы ни были разными по происхождению, воспитанию, образованию, кое-какие наши принципы совпадали. Я не знала Локена, как человека, но безымянное шестое чувство подсказывало, что мы похожи в чем-то.
Из кустов к нам вышел тхайн и, глянув на орионца предостерегающе, развалился возле меня, не забывая при этом о своей лапе. Переломы причиняли псу нескончаемую, незатухающую боль. Я преисполнилась сочувствия и погладила тхайна по жесткой шерсти на спине.
— Что случилось с тхайном? — Локен тоже посмотрел на лапу Улыбашки.
— Нигай сломал ему лапу, когда мы бежали.
Помолчав немного, мужчина задал, вероятно, давно интересующий его вопрос:
— Почему ты сбежала от Нигая, Унсури? Выгоднее всего тебе было бы оставаться с капитаном.
— Он подонок.
— А конкретнее?
Я подняла на мужчину глаза и сказала правду, надеясь, что это отобьет у него желание еще о чем-то расспрашивать:
— Он однажды изнасиловал мое сознание, а в последнюю нашу встречу захотел изнасиловать и мое тело. Вы ошибались, считая, что из меня выйдет хорошая заложница. Я для него, высокородного, пустое место, «красивая девочка», как он выразился, и ничего больше.
— Даже так, — тихо проговорил орионец, и я заметила, как в его глазах отразилось то же омерзение, что я испытываю, думая о капитане Нигае. — Ты сбежала, взяв контроль над тхайном?
— Да.
— Честно говоря, я удивлен.
— Тем, что капитан напал?
— Тем, что ты дала ему отпор. Для такого требуется смелость, Унсури. Даже больше — безрассудство. Не скажу, что это умный поступок, но я его одобряю.
— Какое событие! Локен одобрил мой поступок!
— Да, Унсури, это в самом деле удивительное событие, ведь я редко кого одобряю. Так что прочувствуй важность момента и проникнись снизошедшей на тебя благодатью.
— Будь уверен: я польщена и, несомненно, прониклась чудом момента!