Читать интересную книгу Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир - Борис Джонсон

Уилкс был внешне лоялен короне, но все понимали, что выпады против мира, против Бута и других были на самом деле нападками на короля. Он потребовал ареста Уилкса. Министры нервничали. Было не так просто арестовать члена парламента, даже если король был в ярости. Все-таки существовали парламентские привилегии.

Они также не были до конца уверены, какие именно обвинения предъявить Уилксу. После долгих дурацких обсуждений они остановились на обвинении в «измене» и направили королевских курьеров с «общим ордером», в котором были указаны преступления, но не были указаны обвиняемые. Вооруженные этим необычным документом, королевские курьеры, ближайший сегодняшний аналог которым офицеры полиции, отправились арестовывать любого, кто имел отношение к North Briton.

Они входили в дома и вырывали бумагу из-под печатных прессов. Они арестовали испачканных чернилами мастеров-печатников и их прислугу и подмастерьев и согнали многих из них в один из пабов. Всего было арестовано сорок восемь человек. Уилкса в их числе не было. Редактора North Briton они застали в состоянии алкогольной эйфории. Он прочел им такую лекцию о парламентских привилегиях, что они уползли за поддержкой к своим политическим хозяевам.

«Да, — сказали лорды Галифакс и Эгремонт, государственные секретари, — вы должны арестовать Уилкса». В конце концов он согласился предстать перед ними, только потребовал, чтобы его отнесли в паланкине, хотя идти было меньше ста метров и за ним следовала приветствовавшая его толпа. На допросе Уилкс вел себя нахально, заявив, что «все стопки бумаги на столе ваших светлостей должны остаться такими же белоснежными, как вначале». Разъяренные министры отправили его в тюрьму лондонского Тауэра.

Но уже поползли слухи. Людям Уилкс уже был известен как бич непопулярного правительства. Он становился мучеником за свободу. Процессии знати приходили навестить его в Тауэр. В его честь слагали баллады, одна из них называлась «Бриллиант в Тауэре», написана она будто бы была какой-то знатной дамой, и в ней говорилось, что Уилкс был самым драгоценным из всех драгоценных камней в королевстве. За несколько дней на вывесках уже дюжины гостиниц красовалась его перекошенная физиономия, а когда его переводили из Тауэра на слушания в Вестминстер, за ним следовала огромная толпа. Суд, который вел лорд судья Пратт, ставший впоследствии лордом Кэмденом, состоялся в юго-восточном крыле огромного здания Вестминстер-Холла. Пратт и сам стал героем юриспруденции.

«Опубликование клеветы не есть нарушение порядка, — постановил он. — Уилкс находится под защитой парламентских привилегий». Его отпустили. «Это не ропот толпы, — заявил этот демагог судье, — но голос свободы, который должен быть и будет услышан».

Уилкс окукливался, превращаясь из хулиганствующего писаки и прожигателя жизни в радикала. Возможно, сказался наследственный пуританизм и нонконформизм его матери: в личности этого вольнодумца и позера теперь проявились черты принципиальности и упрямства. Уилкса поглотила настоящая страсть к отстаиванию свободы, и прежде всего свободы прессы.

В ярости, что его освободили, министры короля позволили просочиться информации о некоторых, как они надеялись, компрометирующих деталях. Среди тех вещей, которые были возвращены ему государством, была упаковка кондомов. Как и все другое из его «частной» жизни, это не причинило ему никакого урона в глазах лондонской публики.

Уилкс продолжил наносить ответные удары. Он инициировал юридические процедуры против государственных секретарей. Он обвинял их в нарушении прав собственности и грабеже, так как в процессе обыска его дома кто-то, как оказалось, стащил серебряный подсвечник.

И он был не единственным, кто использовал дело о № 45, чтобы терзать правительство Георга III, аж двадцать пять мастеров-печатников и подмастерьев подали иски против королевских курьеров. Пожалуй, впервые в истории Британии представители рабочего класса использовали судебную систему, чтобы отстоять свободу и атаковать олицетворение государства — самого короля. Уилкс был в зените славы и оборудовал новый печатный пресс на Грейт-Джордж-стрит, посредством которого он перчил правительство памфлетами, проклятиями и очередными выпусками адского North Briton. Затем наступила черная полоса.

На полу печатной мастерской один из его работников, печатник по имени Сэмюэл Дженнингс, заметил интересный клочок бумаги. Он оказался обрывком какой-то похабной поэмы с правками рукой самого мистера Уилкса. Хорошей поэзии в ней было немного, было очевидно, что она была задумана как политическая сатира. Парочка намеренно не героических строк звучала так: «Тогда, в сравнении с другими членами, совершенно очевидно, что Бут стоит прямее всех».

«Хмм, — сказал Дженнингс, — забавно. Возьму это домой и прочту жене». То, что он нашел, было корректурой «Эссе о женщине» Поттера — Уилкса, которое Уилкс опрометчиво заказал напечатать ограниченным тиражом тринадцать экземпляров. Неизвестно, что миссис Дженнингс подумала о поэме, со всеми ее игривыми непристойностями, но на следующий день она использовала ее, чтобы завернуть кусочек масла на обед своему мужу. Эта трапеза состоялась в пабе Red Lyon, где, очевидно, не возражали, если посетители приносили упакованные обеды с собой.

Дженнингс вместе с другим печатником по имени Томас Фармер обедал луком, редиской, хлебом с маслом и запивал пивом. «Ого, — сказал Фармер, читая замасленные строки, появившиеся под его ножом, — что это вообще такое?» Он отнес бумагу в свою печатную мастерскую и показал ее старшему мастеру.

Старший мастер показал ее хозяину. Хозяином был шотландец по имени Фэйден. Он ненавидел Уилкса. Он посоветовался с хитрым безнравственным священником по имени Кидгелл, который отнес ее лорду Марчу, а тот отнес ее государственным секретарям. Галифакс и Эгремонт прочли ее с нескрываемым восторгом. Они видели, что поэма — ребячливый вздор, но этого вполне хватало, чтобы посадить их врага под замок. Одно дело — нацарапать порнографическую и оскорбительную поэму, но напечатать ее!

Это был призыв к мятежу. Это было богохульство. Уилкса предал один из его печатников, человек по имени Карри, которому заплатили, чтобы он передал несколько компрометирующих корректур. Потерпев неудачу с лордом судьей Праттом, король и его министры разродились дерзким и беспрецедентным планом — предать Уилкса суду одновременно и в палате общин, и в палате лордов. «Поразительно, что Уилкс продолжает дерзить, — хмыкнул король, — когда его конец так близок». Король лично обращался к членам парламента, чтобы судить парламентария Джона Уилкса за мятежную и опасную клевету. Это было нарушением его правового статуса, поэтому непостижимо и достойно сожаления, что парламентарии склонились перед монаршим давлением.

При обсуждении, которое проходило с невероятной помпой, один за другим выступавшие вставали, чтобы представить Уилкса и № 45 чудовищами. Газета была лживой, клеветнической, бунтарской, скандальной, оскорбительной, и, как прохрипел один из них, «она стремилась отдалить любовь народа». Хуже всего для Уилкса был тот момент, когда на своих подагрических ногах с трудом поднялся Питт — Питт, под чьими знаменами сражался Уилкс, Питт, ради которого он поругался с Бутом, — и присоединился к общему осуждению North Briton. По соседству, в палате лордов, правительство расставило, как они надеялись, решающую ловушку.

Их светлости в замешательстве наблюдали, как тощий епископ Уорбуртон поднялся, чтобы заявить, что он был оклеветан Уилксом в неприличной поэме. Пока он говорил, копии этого текста, свежеотпечатанные по приказу министров, раздавались дрожащим лордам. Следующим поднялся лорд Сэндвич, тот, который изобрел быстрый ланч, состоящий из куска мяса между двух ломтей хлеба. Сэндвич когда-то был приятелем Уилкса по Hellfire Club, но они поссорились из-за одной из его шуток (которая, как считается, включала демонстрацию бабуина с наставленными рогами), и сейчас его переполняло негодование.

Разразился сущий ад, когда он начал читать: «Встань, моя Фанни, и забудь про суету и тлен. Пусть утро даст нам радость от измен. Давай (ведь жизнь лишь пара сладких трахов, дальше смерть). Поговорим…», и так далее и так далее.

Некоторым лордам пришлось покинуть палату, чтобы привести себя в чувство. Другие сочли, что странно видеть, как о морали рассуждает лорд Сэндвич. Кто-то сказал, это все равно что встретить дьявола, проповедующего против греха, и в начале казалось, что оба эти парламентских суда успеха не добьются. Людей отталкивала низость правительства во всем этом деле: подкуп слуги джентльмена, чтобы он предал его по делу о непристойной поэме, а затем, что было верхом абсурдности, печатание большего количества экземпляров поэмы, чем это сделал сам Уилкс.

Карри за его предательство смешали с грязью, и позже он покончил с собой. Один из парламентариев, жертва Уилкса, потребовал сатисфакции на дуэли, и, когда он выстрелом ранил Уилкса в пах, утвердилось общее и небезосновательное подозрение, что это была попытка убийства со стороны истеблишмента. Когда общественный палач попытался исполнить эдикт палаты общин и сжечь экземпляр № 45, ему помешала возбужденная толпа. Они выхватили газету и избили констеблей, которые попытались вмешаться. Возможно, чувствуя настроение общества, суды теперь осуждали правительство и постановили, что «общие ордера» незаконны.