Дед Илья был для Лены родным дедом, потому что другого она не знала. Его добрые глаза из-под седых бровей оценивали каждое её суждение. Без слов. Если дед хмурился, отворачивался, кряхтя, или косился одним глазом, Елена умолкала. Могла молчать часами, затем кидалась ему в руки, как подстреленная куропатка и требовала объяснений. Она привела в его дом сначала Андрюшку Бестынцева, потом и Сашу Воржецкого. У деда хватало времени на всех её друзей. Он совмещал сразу несколько дел: правил статьи, следил глазами за Андреевым ферзём, едва прикрытым ладьёй и внимательно слушал Сашу. Предпочитал говорить с ним как со взрослым, обсуждая различные стороны бытия и медицины в том числе.
Когда внучке исполнилось тринадцать лет, Илья Яковлевич почти отошёл от медицины практикующей, полностью отдавшись подготовке молодых специалистов на кафедре нейрохирургии и написанию научных "манускриптов", как сам их и называл. Дед всегда называл вещи своими именами. Так прямо и заявил близким, что осталось ему недолго и нужно успеть подвести кой-какие итоги. Через два года его не станет, но по мнению Лены, с его благословения, Саша Воржецкий пойдёт в доктора и непременно продолжит дело жизни чудесного человека и деда с большой буквы — Ильи Яковлевича Гольштейна.
— Расскажи мне, чем ты сейчас занимаешься? — они сидели друг напротив друга, Лена и Макс, две родственные души, разделённые пунктиром времени.
— Я прохожу интернатуру в нашей больнице. Мечтаю о пластике, представляешь, пластический хирург — это звучит гордо! Только не подумай, я не ради силиконовых грудей молодящихся дамочек, их подтяжек за ушами и бородавок на носу…
— И не ради большого количества хрустящих купюр в их отягченных золотом ручках…
— Если серьёзно, я хочу помогать таким же, как сам, уродикам, ни в чем неповинным. Врожденным, обожженным, обваренным, обстрелянным, тем, кому действительно необходимо пластическое вмешательство. Кстати, дед твой много лет назад мне говорил, что мою паталогию следует оперировать в раннем детстве, почти сразу. А не ждать, пока череп сформируется. Сейчас это всемирно признанная практика!
Лена улыбнулась, словно услышав дедово покряхтывание за стеной.
— Ты обещал завершить его наброски! — Макс поклялся в этом Лене на похоронах Ильи Яковлевича и она ему поверила. — Надеюсь, ты говорил это не для того, чтобы успокоить меня.
— Я всё помню и отвечаю за каждое слово. Но мне ещё расти и расти до его уровня. Кстати, Эмма Эрнестовна не публикует записи. Бережёт для меня…
Бабушка давным-давно успела составить завещание и не делала из него секрета. Она продолжала дружить с Максом после смерти мужа, радуясь его успехам в учебе. Мальчик, дойдя до девятого класса, перепрыгнул на ступень выше одноклассников, затем экстерном сдал экзамены и начал готовиться в мединститут. Лена с Аней вмиг осиротели без привычного общества. Андрея Бестынцева, нечаянно для себя самого ставшего отцом, родители увезли на другой конец города. Девчонки часами просиживали в притихшем, накренившемся блиндаже, воскрешая лучшие моменты детства.
По коленям Макса, блаженствуя, стекала Манечка: хвост до пола, лапы и голова неприлично раскинуты. Он почесывал ей подбородок, помня эту эрогенную зону ещё со времён Маниного котятства у Эммы Эрнестовны.
— Я приехал за тобой, Ангел. Эмма опять в больнице. Боюсь, что шансы её не велики.
— Ты на машине?
— Да. Я вызвался доставить тебя и твой отец силком запихнул меня в свой Мерс. Мою малолитражку он называет ведром с гайками. Пожалуй, едем помолясь.
Лена быстро собралась, надев спортивный костюм и кинув пару платьев в сумку. Разложила еду по кошачьим мискам и поцеловала четыре мордочки подряд. Энни к трапезе не вышла. Не зная номер телефона новой Аниной работы, Лена оставила ей записку. У самой двери их перехватил затрезвонивший аппарат.
— Анька? Где ты? Аня, я уезжаю домой. Папа прислал за мной Макса, он на машине. Аня, ты меня слышишь? — Лена сорвалась на крик. — У Эммы приступ, все наши в больнице! Аллё, Аня?…
Макс взял из рук девушки сумку и жестом показал, что будет ждать в машине. Аня в это время настаивала забрать Сабину у тётки — малышка во всю наслаждалась "клубничным сезоном". Вырвать её с грядки будет очень трудно. Да и зачем?
— Лена, это важно. Просто подведи девочку к кровати и всё…
Она вдруг поняла зачем. Кажется, Анька нашла решение.
— Я попробую…
И как это самой в голову не пришло — Сабина здорово смахивает на монашку Варю в детстве. Тёмненькая, упрямая. Чуть что не по ней — губы в ниточку, глаза в щелочки и фиг слова допросишься! Голос крови что ли?
Мягко шелестя кроссовками по траве, Лена направилась к машине. Старый добрый "мерин" двести тридцатой модели пленял прохожих низкой посадкой и броским цветом металлической вишни. Борис Егорович любил его как друга, и придерживая новенькую "Ауди А-6" в гараже, серьёзные поездки доверял проверенному дорогами и авариями мерседесу.
— Ждёшь?
— Жду, — Макс пренебрёг правилами приличия и открыл подруге дверь прямо из салона.
— Едем к Тане за Сабиной, — Лена плюхнулась в бархатное сиденье и вытянула ноги.
— О кей. Хочешь порулить?
— Не сейчас. У нас мало времени.
Макс повернул ключ зажигания, заставив вспыхнуть многочисленные приборы в салоне, оформленном под дерево, подмигнул Елене и сплюнул через левое плечо: "Тогда с богом!"
4. ИСКУПЛЕНИЕ
Они оба знали, что это случится сегодня и испытывали странную неловкость: первый раз и ни малейшего понятия с чего начать.
— О чем ты думаешь?
— Я? О ключе…
— Ключе? Каком ключе?
— Мне бы очень хотелось запереть дверь и выкинуть ключ в окно.
— Почему?
— Чтобы быть с тобой как можно дольше…
Аня пододвинулась к нему, вплотную вжавшись в широкое плечо. Марк вздохнул и улыбнулся ей, склонив голову, лаская глаза глазами. Безумно хотелось раскинуть руки и крепко обнять его всего. Мешала робость. "Женщина не должна первой бросаться на мужчину, — нашептывал рассудок, — всё произойдет само собой…" Но ничего не происходило.
— Когда ты последний раз занимался любовью?
— Не помню. Очень давно.
— Так стыдно, у меня нет опыта в этих делах…
— Здесь важен не опыт. Иди ко мне!
— Как?
— Сядь ко мне на колени.
Аня от волнения запуталась тапкой в пледе. И ноги ещё затекли! Она прыснула в ладошку.
— Чему ты смеёшься?
— В эротических фильмах всё так красиво преподносится. А в жизни не получается… Кособоко как-то!