Читать интересную книгу Сержант Каро - Мкртич Саркисян

В окопах невыносимый шум, спорят, кричат, ругаются… Что случилось? Иду по траншее к расположению роты. Ясно слышатся голоса.

— Не хвастай! Это я!

— Я убил!..

— Нет, я!..

— Как это ты?!..

Потом ругань, еще ругань. Слышится голос командира взвода:

— Прекратить!

Но шум не прекращается.

— Прекратить!

— Что случилось? — спрашиваю я.

Командир докладывает.

— Это же сущие дети, убили немецкого связного залпом и спорят, чья пуля попала, — голос командира дрожит: — Очень уж молоды, товарищ лейтенант, настоящие дети.

Командиру взвода за сорок. В глазах его отцовская грусть. О солдатах говорит так, словно дети сломали игрушку, а он не знает — наказать или нет. Я понимаю младшего лейтенанта Воинова. У него самого сын, ровесник этих бойцов, находится на Прибалтийском фронте.

— Дети, конечно, и знаете, как они тоскуют по своим матерям. Эх!.. — машет рукой Воинов и смотрит отечески на успокоившихся бойцов.

Бой начался так. Немцы стали обстреливать нас, а мы их. Подоспела и артиллерия. С обеих сторон полетели мины и снаряды. Затем взорвалась ракета, и тысяча девятьсот двадцать шестой год поднялся в атаку. Молоды, неопытны и неосторожны. Еще не установившимися тонкими голосами кричат «ура» и бросаются под перекрестный огонь. Отличное наступление, отличное, но они падают, как подбитые градом колосья. Сердце у меня ноет, бегу к цепи.

— Осторожнее, сумасшедшие!.. Так нельзя…

Но немецкий огонь бессилен против наступления советского двадцать шестого года. Бессилен. Полк выходит за зону артиллерийского огня на рубеж атаки. Немцы прибегают к последнему средству, к помощи танков, которые вырываются из сельских садов прямо на еще не сжатое поле. Что делать? Они растопчут наших ребят, скосят вместе со зрелой пшеницей!

Связываюсь по телефону с тылом.

— Танки!.. Скорей!..

А танки уже над нашей ротой. Но ребята вдруг словно провалились сквозь землю. Что с ними стало? Мне уже чудятся они под гусеницами… Чудятся… Но вот загорается один из танков, за ним второй, третий.

— Молодцы, ребята!..

Ребят все нет и нет. Танки свободно маневрируют в поле, и их излишняя смелость снова наказывается нашими. Ребята из укрытия бросают гранаты, загораются третий и четвертый танк.

Неожиданно просыпается наш тыл. Широкой, развернутой цепью ползут наши танки, когда доходят до расположения наших рот. Вдруг откуда ни возьмись снова вырастают наши ребята, и их тонкое «ура» теряется в победном грохоте машин.

— Ребята наши живы!.. Ур-ра!..

Бой разрастается и ширится, как пожар. Затем вместе с отступающим неприятелем отдаляется и шум, и двадцать шестой год заполняет победными криками тылы вражеской обороны.

Поздний вечер. В окопах снова шум. Командирам рот отдан приказ представить к награде отличившихся бойцов, особенно тех, кто уничтожал танки.

* * *

Пал командир роты автоматчиков. Я видел, как жилистый крепыш, лейтенант Сергей Сергеев, стал кататься по земле и остался недвижим.

Огонь пригвождает наших к земле и разливается, как ливень. Но кто-то бежит по полю, не обращая внимания на все усиливающийся огонь. Кто это? Ребята узнают.

— Медсестра, Ольга!

— Куда бежит? Ведь убьют…

— Теперь для нее все равно, убьют или нет, — задумчиво замечает командир батальона. — Они же любили друг друга, она и Сергеев. Боялась за него, глаз не спускала. А теперь вот убило парня…

Капитан умолкает. Звонит командир полка.

— Поднять цепь!.. Что вы заснули?

Коротким бегом, ползком, падая и поднимаясь, продвигаюсь к лежащим на земле бойцам. Над ухом свистят пули, от их жаркого дыхания, кажется, горят щеки. Добираюсь до наших.

— Вперед, ур-ра!

Рота автоматчиков поднимается и бегом бросается вперед. За ними следуют остальные. Вот неподвижный Сергеев и рядом с ним девушка. Она не плачет, она угрожает лежащему тут же бойцу:

— Вставай же, трус!..

Боец отказывается. Он знает, что под таким огнем невозможно вынести лейтенанта с поля.

— Сестрица, — умоляет он, — оставь меня. Ведь он же убит, будь ранен — другое дело…

— Боишься, да? Боишься? Я тебе!..

Глаза ее сверкают. Нет, я не ослышался, она выругалась по-мужски.

— Я тебе!..

Что делать? Чем помочь обезумевшей от горя и гнева девушке? Пытаюсь успокоить ее:

— Возьми себя в руки, Ольга, зря ты ругаешь парня. Сергей убит, нам надо думать о раненых.

— Что?.. Сережа убит? Нет, нет!.. Он жив, он будет жить! Ну, быстрей!.. — кричит она на бойца.

Я подползаю к Сергею. Глаза полузакрыты, руки безжизненные и холодные. Да, он кажется спящим. Трудно убедить девушку, что ее Сергей убит. Расстегиваю гимнастерку, под левой грудью чернеет небольшое отверстие.

— Ольга, он убит…

— Неправда!.. Вы лжете! О, какие вы все злые!.. Эх, война, война!..

* * *

Небо ясное, ни единого облачка, синее, синее. Из глубины окопа синева кажется еще темнее. Я лежу на спине и читаю небо, хотя на нем ни армянских, ни славянских букв. Я в нем читаю свое детство, юность, любовь, — словом, весь мир. Вот похожее на вату облачко оторвало от неба клочок синевы. На белом фоне появилась какая-то птица, потом подозвала и других. Синее небо, облачко, певчие птицы — весь мир.

— Хороший день, тихий, — размышляет вслух Володя.

Неужели враг не читает того же в небе, не слышит пения птиц? Птицы внезапно исчезают, белое облако съеживается, синева неба бледнеет от страха.

Издали доносится глухой гул.

— Летят!..

Показывается эскадрилья вражеских бомбардировщиков. Летят!..

Подлецы, как их эскадрилья напоминает птичью стаю!.. Смотрите-ка, на кого хотят они походить!.. Уже близко. Вот-вот стая расстроится и вытянется в колонну. Головной самолет спустится ниже и на бреющем полете сбросит свой смертоносный груз на наши окопы. За ним остальные.

Но вдруг из-под белого облака, задыхаясь, вылетает наш истребитель и бросается прямо в гущу неприятельских бомбардировщиков.

Ого!.. Но что может сделать он один против стольких самолетов? Стучит пулемет самолета-звездоносца. Он бросается на вражеские самолеты и сразу нарушает их боевой порядок. На него льется орудийный огонь. Вокруг рвутся облака дыма, а он с сумасшедшей быстротой кружится тут и бросается на врагов. Вот он таранит головной самолет. Бойцы, затаив дыхание, следят за этим воздушным боем.

Короткая очередь, и из вражеского корабля извергается черный дым с огнем.

Бомбардировщик падает по ту сторону деревьев, скрывающих горизонт.

Шум от взрыва такой громкий, что пробивает барабанную перепонку воздуха и поле глохнет от этого грозного грохота. Черный столб дыма. Но вражеские самолеты окружают его.

— Беги, убьют!.. — словно летчик может услышать.

Мы знаем, что конец близок, от десятка самолетов, от пушечного и пулеметного огня вряд ли он сумеет спастись, вряд ли. Но он снова таранит — и в ту же секунду пропадает в дыме и пламени.

— Убили парня… Ох, убили!..

Но летчик не сдается, окутанный дымом самолет садится на спину вражеского бомбардировщика. Пламя охватывает обоих, и они вместе падают вниз. Снова грохот и черные столбы дыма.

Кто был он, этот герой? Неизвестно, ясно было только одно: он был наш, советский!..

23 ноября 1944 года

Тусклый осенний рассвет сменяет ночной мокрый снег.

В поле снега не осталось. Сырые пашни проглотили вчерашний осенний тощий, робкий снег, хотя в лесу он властно разостлал свой белый саван, лег и решил ждать, когда постучится в двери осени новая атака зимы.

Глубокая осень, плаксивая, хмурая, обиженная…

Да, осень обижена. Я знаю осень по Теряну «бледные поля», «обнаженный лес», «тишина, тишина, тишина без конца». Вокруг бледные поля и обнаженный лес, а тишины нет и не может быть. И осень обижена.

Ветер гонит на запад черные, тяжелые осенние тучи. Местами открывается небо, оно мутное, и слабые солнечные лучи не в силах озолотить его муть.

По дороге в село как на страже стоят с двух сторон тополя.

С деревьев падают последние листья, и ветер разносит их по нашим окопам.

Осень. Солнце, как пожелтевший лист, дрожит на вершине тополя, и кажется, что вот-вот или ветер сгонит его, или взорвется бомба — и солнце вместе с последними листьями прольется на наши окопы.

Село внизу, в долине, а наши окопы на краю кладбища. Небольшие холмики, деревянные, а больше железные искривленные кресты, увядшие, пыльные искусственные цветы, красок которых не отличишь от мутной дождевой воды.

Ветер и дождь раскачивают кресты, которые жалобно и пронзительно скрипят, словно распиливая ночной тревожный мрак.

Два дня подряд немецкая артиллерия бомбит наши позиции, а с ними вместе и кладбище. Володя хмуро смотрит, как взрываются в воздух могилы.