какого-либо смысла в выполнении якобы срочного задания с контрактными условиями и планировании моего обеденного перерыва на недели вперед. Давление же действительно почти прекратилось. «Мое письмо подействовало, – думал я, – видимо, мои руководители вскоре выйдут на новый разговор со мной». Показательно, что за неделю, прошедшую после моей последней на тот момент встречи с руководительницей и эйчар, я не получил ни разработанного
action plan, ни хотя бы полного объяснения, что он собой представляет. Выходит, они блефовали: никакого
action plan не существует; разработка подобного документа потребовала бы немалых усилий нескольких коллег, однако вряд ли кто-нибудь из них захотел бы этим заниматься в отрыве от своих основных обязанностей. С понедельника до среды я сидел в переговорке, приходя в нее не позже 09:00, покидая ее не раньше 18:00, и отлучаясь на обеденный перерыв, занимавший не более получаса в интервале с 12:00 до 15:00. Готовился к предстоящим переговорам, переписывался с К. и изучал документацию по продуктам компании. Если отбросить нервное напряжение, усталость и чувство неопределенности, можно сказать, что это были приятные два дня.
Вечером во вторник я получил приглашение на новую встречу с эйчар и руководительницей. «Прекрасно, – решил я, – теперь, наверное, они будут общаться конструктивно, может быть, даже предложат мне четыре оклада в качестве компенсации». Мысленно я был готов согласиться на это, так как был в высшей степени измотан. Длительность предстоящей встречи должна была составить один час, имя «большого директора» по-прежнему не фигурировало в списке ее участников. Снова блеф, снова я фиксировал попытку запугивания.
В лучших своих традициях руководительница трижды переносила встречу, так как была не в состоянии сделать что-то с первого раза, заранее все продумав и выверив все детали. В итоге обсуждение состоялось в среду, в 12:00. Поднимаясь на нужный этаж, я встретил нескольких коллег из департамента, к которому мы с руководительницей были формально причислены, хотя никак не взаимодействовали с ним по работе. Я знал этих ребят как весельчаков, предлагавших в свое время помочь мне освоиться в офисе, ознакомиться с бытовыми правилами и прочим в таком же духе. Мы не были близкими друзьями, всего только несколько раз пили кофе и общались по телефону, но у меня остались самые лучшие воспоминания о них. Каким же было мое удивление, когда двое из этих ребят отказались со мной здороваться, а стоявшая рядом с ними девушка, процедив сквозь зубы «здрасте», пробежала мимо. Это ранило меня в самую душу. Выходит, руководительница распространяла обо мне клеветническую информацию, надеясь, что, опорочив меня, она тем самым улучшит свою собственную репутацию.
Еще когда мы проводили бесчисленные часы в беспредметных обсуждениях, руководительница, пытаясь расположить меня к себе, рассказывала мне про коллег, неизменно давая им отрицательные характеристики. Это если выражаться завуалированно. Вернее сказать – она втаптывала их в грязь. Был всего один человек, которого руководительница считала относительно достойным, да и то в одной из приватных бесед назвала его слабаком, случайно занявшим свою должность[45]. Даже пытаясь хвалить людей, которым она была обязана, руководительница, возможно, неосознанно, отзывалась о них плохо, например, так: «Да, он хорошо для своего уровня провел переговоры, но на его месте любой бы достиг более значимого результата». Мне не следовало удивляться тому, что за моей спиной она поливала меня грязью, однако я был расстроен. Теперь благодаря моей руководительнице я стал не только «конфликтным», но и токсичным, поэтому со мной было опасно общаться. Вот и еще одна форма травли, еще одно испытание, через которое я должен был пройти. Неудивительно, что я пришел на встречу в ужасающе подавленном состоянии.
Эйчар улыбалась. Она заверила меня, что мое письмо получено и что мне будет дан на него официальный ответ, над которым сейчас ведется работа. Эйчар и руководительница в курсе всего, что написано в письме, я могу об этом не беспокоиться. Эти слова эйчар вновь меня удивили: если бы я хотел скрыть от начальниц свое письмо, то как минимум не ставил бы в копию руководительницу. К чему все эти реверансы? На этой встрече и эйчар, и руководительница несколько раз просили меня не волноваться. Видимо, сами они были взволнованы. По моему обращению, продолжала эйчар, будет открыт compliance-case[46], а ведь это именно то, чего я хотел. Я позволил себе вставить в монолог эйчар краткую ремарку: «Ни просьбы открыть compliance-case, ни даже самого слова compliance мое письмо не содержит, если вы его читали, то должны это знать. Единственная цель моего письма выражена в его последней фразе: “Пожалуйста, прекратите оказывать на меня давление и дайте мне спокойно работать”».
Эйчар сказала, что теперь руководительница будет ставить мне задачи в присутствии третьего лица – либо самой эйчар, либо привлеченного коллеги, – чтобы избежать недопонимания с моей стороны. Третье лицо будет определять корректность постановки задачи, а после того, как я ее выполню, это лицо в составе специальной комиссии, разрабатывающей для меня action plan, будет определять мою эффективность и профпригодность. Но перед тем, как приступить к работе, я должен – внимание! – подписать свою должностную инструкцию. Эйчар, упиваясь собственной безнаказанностью и продолжая улыбаться, сказала, что должностную инструкцию должны были предоставить мне при трудоустройстве, но кадровики забыли об этом, допустив ошибку. По этой причине я сейчас подпишу документ (это утверждение, а не вопрос), и мы перейдем к обсуждению задач. И руководительница, отвернувшись от ноутбука, от которого не отрывалась с начала нашей встречи, швырнула – бросила, кинула, метнула – мне скрепленную скрепкой должностную инструкцию. Документ шмякнулся об стол с глухим звуком, я заключил, что в нем было немало страниц.
Никакого положительного сдвига в переговорах я не ощутил, наоборот, было похоже, что давление на меня лишь усиливается.
Подтвердив свою готовность подписать документ, я сказал, что мне требуется время на ознакомление с ним. «Времени на это нет, читайте и подписывайте здесь и сейчас», – приказала мне эйчар. Этого категорически нельзя было делать, я знал это и без К., поэтому возразил, что мне нужно время, чтобы в спокойной обстановке ознакомиться с этим крайне важным для меня документом. «Дав его мне сейчас, – думал я, – они подтвердили, что восемь месяцев я работал вообще без каких-либо нормативов, следовательно, невозможно предъявить мне какие-либо формальные претензии».
На то, чтобы я ознакомился с должностной инструкцией, эйчар выделила мне всего 15 минут. Я понимал, что такого времени недостаточно для анализа столь объемного документа, однако спорить с эйчар не стал. Вернулся в свою переговорную комнату – в общении с К. я называл ее