он.
По его лицу разливается тьма.
— Мы не уверены в том, как долго это происходит. Мы думаем, что есть еще убийства в прошлом Ки-Уэст, связанные с этим убийцей. Монтана и Северная Невада тоже.
— Черт. — я потираю лоб, изображая огорчение. — Кто способен на подобное?
— Кто знает? Но этот мудак должен оказаться в тюрьме.
Я смотрю в пространство, играя свою роль. Он так уверен в себе, что это забавно.
— Что теперь будет? — я спрашиваю.
— Вы в курсе, что несколько из этих убийств произошли на вашей территории или рядом с ней.
— Вам следует быть более конкретным, детектив. Я владею большим количеством недвижимости в Ки-Уэсте.
— Я согласен. Но вряд ли это совпадение. Может, вы что-то слышали? Подозрительный рабочий? Случайный прохожий? Что-нибудь, что вы могли бы вспомнить?
Это мой шанс предоставить Ремеди, как моего подозрительного, личного ассистента. Она пыталась украсть мои жесткие диски и несколько раз пыталась убить меня.
Но когда я встречаюсь взглядом с детективом, я не могу произнести ее имя. Я лишь представляю, как отрываю голову детектива от его тела. Он непрактичный вариант для Ремеди без головы.
— О чем вы говорите? — спрашиваю я.
— У вас есть доступ ко всем генеральным подрядчикам и субподрядчикам, которые работают над вашими проектами. Даже к арендаторам. Ко всему персоналу. У вас даже есть доступ к LPA.
LPA — это Ответственные Личные Помощники, агентство, в котором непосредственно работает Ремеди. Но это кажется странным. Из всех компаний, которые он может упомянуть, почему он упоминает LPA?
— Вы такой же подозреваемый, как, скажем, ваш личный ассистент. — говорит он.
В его глазах появляется блеск, как будто он что-то там видит. У меня повышается кровяное давление, грудь сжимается. Мы оба знаем, что это не имеет никакого отношения к Ремеди. Так почему же он поднимает эту тему?
Он травит меня. Он знает о наших отношениях. Он что-то знает. Я думал, он был ее другом детства. Но вдруг он с ней встречался?
Я бросаю взгляд на лестницу. Ремеди в одной из дополнительных спален, работает на своем ноутбуке в наушниках.
Всё просто, я перекладываю вину на нее, а затем ухожу. Детектив и глазом не моргнет. Вместо этого я совершаю немыслимое.
— Если вы говорите о ком-то конкретном, тогда, пожалуйста, выражайтесь яснее, детектив. — говорю я, не в силах скрыть волнение в своем голосе.
Я действительно сейчас защищаю ее?
— Вовсе нет. Но мы проверяем каждую торговую точку. И единственная общая нить между жертвами — это связь с вашей работой.
У меня сжимается горло. Меня не волнует, что он думает. Все, что мне нужно сделать, это уехать из Ки-Уэста и никогда не оглядываться назад. Но я продолжаю думать о том, что он сказал.
«Ваш личный ассистент может быть подозреваемым.»
Все складывается воедино, и по какой-то глупой причине я хочу защитить ее. Нет. Я не хочу брать на себя ответственность за свои же действия.
Тогда почему же, я не могу переложить вину на других?
— Мы хотели бы связаться с вашими сотрудниками. — говорит детектив, прерывая мои размышления. — Не могли бы вы направить подрядчиков в участок?
Я стискиваю зубы, но выдавливаю из себя слова.
— Безусловно. Кто-то должен был что-то видеть.
— Надеюсь на это. — говорит он.
Мы пожимаем друг другу руки и наши глаза на одном уровне. Я не готов оставить это так.
— На вас оказывается большое давление, для раскрытия этого дела, не так ли, детектив? — спрашиваю я.
— Конечно. — говорит он. — Убийства пугают всех.
— Было бы жаль, если бы это дело изменило веру департамента в ваши способности.
Его глаза на мгновение настороженно изучают меня. Тогда все. Ему нужно это дело, или он рискует своей работой.
— Я верю в наш департамент, мистер Уинстон. — говорит он, его челюсть напрягается. — Но спасибо вам за то, что уделили мне сегодня время.
— Конечно.
Я провожаю его из поместья, затем проверяю, как дела у Реми. Стоя в коридоре, она меня не видит. Из ее наушников доносится рок-музыка, пока она быстро печатает на своем ноутбуке. Солнце светит из окон спальни, ее темно-оранжевые щеки приобретают красноватый оттенок, словно закат омывает ее кожу.
Она так чертовски красива, и все же я знаю, что этот момент краток. Как только солнце сместится, этот свет исчезнет.
Ничто не вечно. Время всегда движется. Остаться в Ки-Уэсте — значит остаться с Ремеди. Видеть, как она разваливается на части. Как она становится дикой, когда кончает. Страсть и ярость в ее глазах, когда она позволяет себе расслабиться.
Но остаться также означает мою смерть во многих отношениях. Не просто быть арестованным.
Новый ошейник Бонс звенит в коридоре, ее внезапное появление отвлекает меня от внутренней борьбы. Раньше кошка выживала сама. Я могу найти ей новый дом или снова позволить свободно бродить, и в любом случае с ней все будет в порядке.
Но Ремеди? Если я не подставлю ее, если я больше ничего не сделаю с ней или для нее, будет ли она когда-нибудь по-настоящему свободна?
Я иду по коридору, затем спускаюсь на первый этаж и захожу свой кабинет. Во мне растет желание закрыть дверь, чтобы она не могла войти сюда, но я заставляю себя оставаться за своим столом, работать с электронными таблицами, отвечать на телефонные звонки, отправлять электронные письма, уведомляющие подрядчиков о том, что они должны делать.
Я не могу позволить Ремеди так влиять на меня, и если я сейчас оттолкну ее, это будет означать, что она достает меня. К тому времени, как моя кровь остывает, Ремеди появляется в дверях.
— Я ухожу. — говорит она.
Ее фиолетовые губы заполняют мое поле зрения, и я не думаю о том, что собираюсь сделать или сказать.
— Иди посиди со мной. — требую я.
Неуверенная, нервная улыбка появляется на ее лице, но она усаживается на диван сбоку от письменного стола. Стопки газет грудами лежат на полу под каждым открытым окном.
Солнце светит в комнату, делая ее кожу светлее. И в кои-то веки Ремеди не обхватывает себя руками, в знак защиты. Она расслабляет плечи, погружаясь в уют света. И это выражение не покидает ее, когда она сосредотачивается на мне.
Я больше не заставляю ее нервничать. Не так, как раньше.
Я сжимаю челюсти. Это неправильно. Все это.
— Могу я тебя кое о чем спросить? — спрашивает она.
Вместо ответа я жду, позволяя ей настояться на этом.
Молчание — одна из последних форм власти, которую я имею над ней, и я намерен сделать