Я нашел ее взглядом, прижимаясь к ней все глубже, все крепче, все сильнее, удерживаемый от проникновения лишь парой обрывков хлипкой ткани. Я был уверен, что эта близость была пыткой, но, черт возьми, если бы я, в конце концов, оказался в аду, возможно, пытки были бы не так уж плохи.
— Я вижу звезды, — продолжал я, нежно прижимаясь к ней, двигаясь подобно набегающим волнам на скалистый берег Коннектикута. — Я вижу, как они пронзают тьму светом, делая ночь прекрасной, когда в противном случае она была бы призрачной и ужасной.
Ее губы приоткрылись с приглушенным всхлипом, а руки скользнули между нашими телами, чтобы освободить мою отяжелевшую эрекцию и провести кончиками пальцев по всей ее длине. Я опустил голову, скрывая унижение от своего дрожащего нетерпения. Ее прикосновения напомнили мне о том времени, когда я был молодым, возбужденным, неопытным и чертовски нетерпеливым для собственного блага. Я собирался опозориться — я знал это и не гордился этим. Но, черт возьми, если она и дальше будет так трогать меня — сжимать и двигать рукой в нужном направлении, — я взорвусь раньше, чем успею войти в нее.
— Посмотри на меня, — прошептала она, оттягивая в сторону свои тоненькие трусики и направляя мое тело к своему входу.
Проклиная стыд, я сделал то, что она приказала. Глазами нашел ее глаза в туманной темноте и погрузился во влажную, горячую вершину ее бедер таким разрушительно медленным движением, что мне оставалось только затаить дыхание, чтобы момент не закончился слишком быстро.
— О Боже, — простонал я, мой голос прерывался, а грудь сжималась.
— Ты в порядке?
Она подняла руки, чтобы обхватить мое лицо, и я не смог удержаться от сдавленного смешка.
— Это я должен был спросить тебя об этом.
Я знал, что такое близость для нее. Какими ужасными и ненормальными были ее токсичные отношения с сексом. Я должен был быть более внимательным.
Поэтому я нашел в себе силы и спросил:
— Ты в порядке?
Черт, у меня кружилась голова. Я прижался своим лбом к ее лбу, оставаясь неподвижным и просто успокаивался. Восстанавливал дыхание. Успокаивал свое сердце. Привыкал к ее телу и к тому, каково это — быть с ней в завершении.
— Я в порядке, — сказала она, словно удивившись, и позволила своим рукам пройтись по моей груди. — Я больше, чем в порядке. Я… Боже, как же ты хорош.
— Ты уверена?
— Я никогда в жизни не была так уверена в чем-либо.
Ее бедра приподнялись, втягивая меня еще глубже, и я ответил, двигаясь навстречу ей. Нашел мягкий ритм, стиснув зубы и молясь о том, чтобы продержаться еще немного.
— Черт возьми, — задыхался я, когда эта молитва осталась без ответа.
Все происходило слишком быстро, даже если мы двигались медленно. Дыхание сбилось, мышцы напряглись. Я попытался остановить наши тела хотя бы на мгновение, чтобы умерить остроту ситуации, но Рэй покачала головой.
— Все в порядке, — прошептала она, поглаживая руками мою шею и грудь. — Просто отпусти это.
И как будто она одна управляла функциями моего тела, я сделал это так, что это было одновременно прекрасно и так чертовски мощно, что я задыхался от крика, который был бы унизительным, если бы был способен думать не только о том, что я чувствую себя с ней, внутри нее, единым целым с ней во всех смыслах этого слова. И если бы это случилось только один раз, я бы точно почувствовал себя мудаком, потому что продержался всего три минуты. Но когда я рухнул рядом с ней, содрогаясь, тяжело дыша и наслаждаясь красотой того, что я, черт возьми, жив, я без сомнения понял, что это был первый раз из многих. У меня был бы шанс загладить свою вину перед ней, и, черт возьми, я бы это сделал.
— Что ты видишь сейчас? — мягко спросила она, убирая волосы с моего лба. Ее ничуть не беспокоило мое смущенное впечатление мальчика-подростка.
— Черт, Рэй, — пробормотал я, только наполовину проснувшись и с трудом разлепив веки. Но я все-таки открыл глаза, чтобы взглянуть на нее, и смущенно улыбнулся. — Сейчас… я вижу все.
* * *
Я мечтал о многом. О жене, о доме, о семье — о том, что казалось скорее вечной фантазией, чем реальностью, особенно когда провел такой значительный отрезок жизни взаперти. Все, что было за этими бетонными стенами, казалось надуманным и невозможным, но, черт возьми, я мечтал и думал, каким мужем буду. Каким отцом.
Мне нравилось представлять, что я буду похож на дедушку — полон безусловной любви и бесконечной преданности людям, которые были в его жизни. Но у него никогда не было много денег, чтобы выразить эту любовь и преданность, поэтому он показывал мне это другими способами. Брал меня на рыбалку. Читал мне сказки перед сном. При любой возможности он готовил мне хороший, сытный завтрак. Это было то, что я любил в нем, и то, чего мне больше всего не хватало.
И именно об этом я думал сейчас, на следующее утро после нашего с Рэй первого секса, когда готовил ей большой завтрак из яичницы, бекона и картошки фри. Сковородки на плите шипели, добавляя дополнительную ноту к музыке, звучащей из динамика, подключенного к ее телефону, и я вспоминал такие же утра из своей юности. Только там готовил дедушка, одетый в пижамные штаны теплым весенним днем, а бабушка сидела за столом, наблюдая за ним с безграничным обожанием и подпевая под звучащие песни.
— Приятно, когда тебя хоть раз обслуживают, — прокомментировала Рэй, подперев подбородок ладонью.
Заиграла песня Элвиса «Can't Help Falling in Love», когда я оглянулся через плечо.
— Ну, привыкай, — ответил я с ухмылкой.
— Привыкну. Особенно если ты будешь настаивать на том, чтобы делать это без рубашки. Это будет еще приятнее.
Я выключил плиту, наполнил наши тарелки свежей горячей едой и поставил их на стол. Рэй не могла выглядеть более счастливой при виде еды, которую ей не пришлось готовить, и я молча поклялся готовить для нее почаще. Или, черт возьми, постоянно, если она мне позволит.
От наших тарелок шел пар, еда была слишком горячей, чтобы есть, и, когда Элвис побудил меня сделать еще кое-что, что, как я помнил, дедушка делал с бабушкой, я взял руку Рэй в свою и вытащил ее из-за стола.
Потом мы танцевали. Я знал, что у меня это плохо получается — я никогда раньше не танцевал с девушкой, если не считать бабушку, — но это не имело значения, когда Рэй улыбнулась мне, а я пел ей эти пресловутые слова, и мы оба были настолько погружены в этот момент, что никто из нас не услышал, как открылась входная дверь.
— Привет, милая, мы…
— Привет, мам! Я…
Два голоса заговорили одновременно, но оба резко остановились при виде нас с Рэй, танцующих на ее кухне. Она быстро отпрянула от меня, испугавшись вторжения, а затем прижала руки к груди и засмеялась, сама не своя.
— Боже мой, вы меня напугали! — воскликнула она, когда Ной и мать Рэй настороженно подошли к нам.
Ной все это время смотрел на меня. В его потемневшем взгляде читалось предательство.
— Что вы делаете? — обвиняюще спросил он, положив руки на спинку стула Рэй и разглядывая тарелки с едой.
— Мы как раз собирались сесть и поесть, — ответила его мама, ведя себя так, словно момент не был отягощен подозрениями.
Я прочистил горло, внезапно почувствовав себя неловко из-за того, что на мне нет рубашки. Не то чтобы Ной не видел меня без рубашки раньше — мне не было стыдно, и я предпочитал это делать, когда работал по дому или во дворе, — но сейчас, в этой обстановке… я мог бы быть и голым.
— Ребята, хотите чего-нибудь? На плите осталось немного, — сказал я, показывая на кастрюли.
— С удовольствием. Здесь очень вкусно пахнет, — сказала мама Рэй с улыбкой, которая с каждой секундой становилась все более явной. — Но сначала, Рэй, можно с тобой поговорить?
Тон ее голоса говорил о том, что этот разговор должен состояться наедине, и, судя по быстро брошенным в мою сторону взглядам, я догадывался, о чем — или о ком — он будет.