Кинжал покинул скрытые ножны и блеснул сталью во тьме. Действовать предстояло быстро — когда проход откроется, у него не будет возможности размышлять. Габриэль шумно сглотнул, поднял маску на лицо и потянул рычаг на себя.
Первой он убил девочку. Чтобы она всего этого не видела. Чтобы для неё всё закончилось быстро, чтобы она ничего не успела понять. Габриэль притянул к себе лёгкое детское тело, так кстати оказавшееся совсем рядом, и клинок острым жалом вонзился под тонкие рёбра, прерывая эту крошечную жизнь. Кровь брызнула на ладони, рукоять кинжала стала скользкой.
Криков он уже не слышал — не обращал на них внимания. В мгновение оказался рядом с графиней, схватившей тяжёлый церемониальный меч с подставки, оглушил её лёгким ударом эфеса по затылку, а затем заметил, как ворвались в комнату стражники, растревоженные поднявшимся шумом.
Габриэль должен был всё это прекратить.
Лезвие перерезало горло пожилой женщине, а затем легко вошло в молодое крепкое тело Синтии и осталось в нём, высасывая кровь, растекающуюся широким пятном на полу.
Рэл уклонился от удара стражника, рванулся вперёд — к единственному не перекрытому выходу, и внезапно перед ним раскинулась чернеющая пустота ночного Абесинского моря. Он запрыгнул на перила и бегло глянул с балкона вниз— под ним скалились острые рифы. Вода с шумом накатывала на них и разбивалась солёными брызгами.
— Тебе некуда бежать, убийца! — Стражник дрожащими руками натянул тетиву лука. Бежать действительно было некуда. — Сдавайся!
Габриэль медлил. В ушах громко стучала кровь и шумело море. На липких руках остывала горячая кровь. А где-то в недрах замка осталась Леонсия.
Мгновенно пришло озарение: а ведь так правильно. Если Рэл отвлечёт внимание на себя, то у неё получится выбраться.
Руки лучника била крупная дрожь. Он произнёс громче:
— Повторяю: тебе некуда бежать!
Натяжение тетивы оказалось сильнее. Однако Габриэль успел поймать этот момент до того, как пальцы стражника разомкнулись, а стрела рассекла воздух перед его грудью.
Он прыгнул.
…и наступила тишина. Все звуки вокруг и мысли в голове вдруг померкли. Не было ни страха, ни боли — только бесконечные дали тёмных холодных вод. Габриэль смотрел сквозь них и ничего впереди не видел.
Он не знал, есть ли там, впереди, жизнь.
========== Букет из мёртвых анемон ==========
Кровь на руках засыхает, застывая ржавчиной на разодранной коже, и её не могут смыть ни дожди, ни морские волны. Кровь засыхает, а вместе с ней — и алая анемона в груди. По лепестку, по капле чужой крови. С того самого момента, как сжимаемый в руке клинок впервые вонзается в чьё-то сердце. И отныне он не может остановиться, ведь вибрация рукояти в ладони уже заменяет сердцебиение. Ведь кроме багрового вокруг нет ничего другого. Габриэль смотрит вверх, а перед глазами — багровые воды и лунный багровый свет.
А через мгновение — насыщенно-багровое ничего.
Он ведь знал. Он должен был помнить, что, убив однажды, уже не сможет остановиться. Что захочет снова и снова видеть, как кровь хлещет из упавшего к ногам тела, захочет слышать предсмертные хриплые стоны, захочет смотреть в неживые глаза и ощущать бесконечную силу в своих руках. Он и не заметил, как превратился в чудовище. Не заметил, в какой момент анемона в его груди полностью высохла.
Сначала он считал. Первый — разбойник у Брумы. Второй — в ярости зашибленный насмерть парень в придорожном трактире, сумевший задеть за живое. Ещё трое — те, кто пришли за него мстить. Шестая — шлюха, пытающаяся прирезать его ночью и ограбить. После неё — забыл считать и сбился.
Этот багровый круговорот затянул его ещё в детстве, когда вместо игрушечного оружия отец вложил в его маленькую ладонь настоящий меч. Пальцы сомкнулись на рукояти, и Габриэль понял: это отныне и навсегда. Жизнь будет швырять его по углам и событиям, но он ни разу не выронит клинка. Оттого-то кровь с рук не смывается, лишь снова и снова омывается более свежей.
Габриэль смотрит стеклянным взглядом вверх, а в бушующих волнах моря расползается густое пятно, и он уже не понимает: чужая это кровь или его собственная? Да и какое это имеет значение, если в груди давно прогнила чёрная дыра, а трепещущая нежная анемона потемнела и высохла?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А отец, когда умирал, тоже думал об этом? Габриэль помнил, что он часто возвращался домой в окровавленной одежде, а потом чистил меч и долго-долго мыл руки — тщетно пытался смыть с них чужую кровь.
А она ведь не смывается, отец. Я пробовал. Тоже, как ты, минуты тратил на это, но в итоге она лишь крепче застывала на коже и ещё — где-то там, внутри, то ли меж рёбер, то ли в сознании — я не понял. Раньше я не видел, а сейчас понимаю, что с каждым разом твои руки всё больше и больше становились багровыми, а в груди — всё сильнее и сильнее сжималась засыхающая жизнь. Со мной стало так же. По началу это казалось несущественным, а когда понял — менять что-либо было уже слишком поздно. Мы растратили жизнь по капле не своей крови, и всё ради чего? Ответь мне, отец, ради чего — эта дыра в груди, ради чего — бесконечный холод по позвоночнику, ради чего — несмывающийся багровый, заволакивающий глаза?
Наверное, это участь тех, кто с клинком, как мы — отныне и навсегда, кому иные пути заказаны, кроме этого опасного искусства. Да какое оно искусство, так — умение не тонуть среди крови и жить с пустотой внутри. Ты, наверное, ждал, что я стану кем-то другим, кем-то лучше тебя. Не стал. Прости.
Но это всё вовсе не самое страшное. Самое страшное — понимать, что нужно спасаться от этого бегством, и не знать, куда бежать. Вокруг только тьма и кровь, и даже если где-то мелькает свет, то дотянуться до него невозможно. Да и нельзя — ведь если коснёшься, то обязательно очернишь, окровавишь. Такие, как мы, на большее не способны.
И то, что сейчас над его головой смыкаются морские воды и тёмной бездной расползается кровь, в самом деле правильно. У него и не могло быть иного конца.
Если море однажды выплюнет его и у него будет могила, то Леонсия принесёт на неё сухой букет из мёртвых анемон.
Таких же, как он.
========== Глава 7 ==========
Всё по наклонной катится в Пустоту.Мне самому уж падать невмоготу, да и держаться нет уже вовсе сил.Тьма поглощает всё, чем я раньше жил.Тьма поглощает всё, во что раньше верил.
Я открываю и закрываю двери, но не решаюсь
выйти из тьмы на свет.Мир до удушья тесен.А Бездна — нет.
*
У вечности вкус горькой полынной воды и запах едкого хвойного дыма.
Вечность выедает лёгкие ледяной солью и невыносимой болью обжигает тело.
Вечность заполняет пустоту внутри кипящей кровью. Его собственной кровью.
Габриэль всегда думал, что смерть неощутима, что после абсолютно ничего не будет, но сейчас он её чувствовал. Она была здесь, в густой ночной пустоте, среди смоляного дыма и шёпота коптящих низкий потолок свеч. Она смотрела на него чёрными глазами Леонсии, касалась дрожащими холодными пальцами его обессиленных рук, лица, и вдруг ему стало так нестерпимо больно, что вмиг захотелось исчезнуть отсюда — хоть куда-нибудь, подальше от этой тяжёлой давящей боли.
И вечность будто услышала его желание. Сразу пропали и запах дыма, и свечи, и образ склонившейся над ним Леонсии.
*
Он всегда знал, что встретится с отцом после смерти. И вот сейчас ему казалось, что он, вновь пятилетний мальчишка, лежит в родном доме в Лейавине, где пахнет сыростью и древним лесом, а отец, наконец-то вернувшись, подходит и небрежно гладит его, сонного, по растрёпанным волосам.
Только волосы у него почему-то уже длинные.
И матери нигде нет.
И рука — меньше, но тяжелее отцовской.
Боль вдруг вернулась с ещё большей силой. Рэл не вытерпел — дёрнулся, закричал, глотку обожгло кровавым кипятком.
Незнакомый мужской голос приказал кому-то:
— Подержи его! Крепче держи! Одна ошибка — и я его не вытащу!