Манлия Скантилла это знала! – Дидий Юлиан совсем перестал бы с ней жить. Она продумала сценарий всего вечера заранее, и посвятила мужа в его аспекты лишь в самых общих чертах. Поэт Салюстий, так патетично читавший поэмы о победах Марка Аврелия над варварами, как нельзя кстати подходил для ее задумки.
Худощавый вихрастый парень лет двадцати, прилично одетый рабами Дидия Юлиана в чистую, красивую тунику, немного надушенный и заранее угощенный бокалом вина, выступил перед собравшимся обществом. Салюстий сказал, что его отец воевал во II Италийском легионе и, когда Марк Аврелий скончался, он вышел в отставку, признал сына своим наследником и все подробно рассказал об этой тяжелой войне с варварами. На основе рассказов отца Салюстий и начал писать героические стихи.
Все благосклонно отнеслись к молодому таланту и стали внимательно слушать. Арфисты ловко подстроились под темп и настроение стихов и начали подыгрывать Салюстию. Парень читал наизусть очень самозабвенно, патетично. Обладая хорошей дикцией, он ловко проходил не совсем удавшиеся строки. Его образный, яркий язык воочию вызывал в воображении лавины несущихся германских всадников и крепко стоявшие под их натиском железные римские легионы. Ближе к середине поэмы слушателям стало ясно, что Салюстий зачитывался Гомером и представил войну римлян и варваров как сражение римских богов против злобных лесных божеств германцев. Несмотря на то, что поэзия Салюстия оказалось почти идеальной, поэма была слишком длинной и гости начали уставать слушать, переключаясь на еду и небольшие разговоры с соседями по столу. Дидий Юлиан заметил охлаждение интереса слушателей и хотел было приказать парню заканчивать чтение, но Манлия Скантилла остановила мужа.
– Ты же видишь, гостям надоели стихи, какими бы хорошими они не были, – сказал Дидий Юлиан. – Я бы не хотел никого утомлять, а то станут говорить, что сенатор Юлиан закармливает всех поэзией, так что от нее начинает тошнить.
– Подожди немного! – ответила Манлия Скантилла. – Я велела Салюстию включить в свою поэму строки о твоем участии в той войне.
– Серьезно? Зачем?
– А зачем вообще ты собрал у себя всех этих людей? Не для того ли, чтобы напомнить о себе, произвести впечатление, чтобы в будущем у тебя оказалось больше благосклонных сторонников, когда…
– Тише, тише, жена. Хорошо бы спросить у Салюстия, когда у него будет отрывок про меня.
Манлия Скантилла поднялась из-за стола и, подойдя к поэту, тихонько спросила его. Салюстий, вошедший в раж своего повествования, даже не сразу откликнулся на вопрос госпожи. Когда же до его разума, затуманенного кровавыми водами Данубия, по которым плыли тела погибших, дошел смысл вопроса, он резко остановился и немного растерялся. Гостям показалось, что наконец-то все закончилось, и они зааплодировали, тут же перейдя к собственным разговорам.
– Этот отрывок еще далеко впереди, – растерянно сказал поэт.
Манлия Скантилла посмотрела на него с ненавистью и злостью.
– Ты идиот, Салюстий! – прошипела она ему на ухо. – Я доверилась тебе, а ты сделал все плохо.
– Мои стихи плохи? Но ведь они всем понравились! – удивился поэт. – И тебе, госпожа, они понравились, иначе бы ты не пригласила меня.
– Твои стихи плохи, дурак, потому, что строки о моем муже ты засунул так далеко, что до них никто бы не смог дослушать твою поэмку!
– Но ведь ты, госпожа, велела мне написать их и вставить, но не уточнила, в какое конкретно место.
– А сам ты не мог догадаться? Думаешь, здесь так много любителей поэзии, что ее готовы слушать часами? Наши гости не ради стихов пришли в дом моего мужа! Ты все испортил, Салюстий! Видишь, гости утратили интерес, теперь глупо опять начинать чтение! Убирайся, получишь от моего казначея в вестибуле лишь половину обещанной тебе суммы.
Улыбаясь гостям, Манлия Скантилла увела погрустневшего поэта. Ее план сегодняшнего пира начинал рушиться, однако она рассчитывала и на другие его пункты.
Ливия многозначительно посмотрела на Александра, но муж только пожал плечами. Он не знал, как начинать расспрос, пока не было для этого никаких предпосылок.
– Как вам понравился поэт Салюстий? Он хоть и имеет одно имя с нашим знаменитым историком, однако его поэтическое изложение исторических событий уступает трудам Гая Салюстия Криспа, – обратился к чете подошедший сзади сенатор Марк Силий Мессала.
Зрелый, широкоплечий, с открытым прямым взором, Мессала держал золотую чашу, полную белого цекубского вина.
– Думаю, что поэт еще слишком молод, чтобы его сравнивать с историком-классиком, – ответил Александр.
– А что думает прекрасная Ливия? – спросил Мессала, и в глазах его промелькнул озорной огонек.
– Я думаю, что вообще не стоит сравнивать поэта и историка. Поэт много фантазирует, идеализирует, показывает нам события ярче и интереснее, чем они могли быть на самом деле. У историка задача совсем иная. Но если вас интересует мое мнение, то стихи Салюстия мне понравились.
– Однако, Ливия, ты не могла не заменить несколько огрехов в строфах! И еще местами строфы были слишком перегружены эпитетами. Может, только мне так показалось?
В ответ Ливия, не разбирающаяся в тонкостях поэзии, очаровательно улыбнулась, и этот знак сенатор принял за согласие с его точкой зрения.
– А мне кажется, стихи о войне оказались сейчас не совсем уместны! – поддержал разговор консул Квинт Соссий Фалькон. – Кровь, трупы – все это ни к чему в обществе, которое собралось, чтобы развлечься. Хорошо, что мы не дослушали поэму до конца.
– А я бы купил ее! – сказал всадник Луций Дидий Марин. – В смысле, поэму, если бы она была издана. Мне она очень понравилась. Время Марка Аврелия достойно того, чтобы им восхищались и через сотни и тысячи лет.
– Через тысячу лет нас забудут, – произнес Мессала.
– Если останутся книги, которые напишут о нашем времени, а возможно, и о нас, то мы станем вечны, как боги! – ответил Марин, любуясь Аннией Корнифицией, задумчиво слушавшей беседу.
– Если тебе так понравились стихи, так издай их, – подал идею консул Фалькон.
– Ты прав, я пойду спрошу у Дидия Юлиана об этом поэте, – ответил Марин.
– Юлиана спрашивать бесполезно, обратись к его жене, это она где-то разыскала Салюстия. Мне донесли по секрету.
– Благодарю за подсказку, консул.
Луций Марин, поглощенный красотой Корнифиции, не сразу двинулся в сторону Манлии Скантиллы, дававшей распоряжение рабам относительно стола. Богач Марин давно был влюблен в дочь Марка Аврелия. Страсть поглощала его все сильнее. Он старался появляться везде, где бы ни находилась Корнифиция. Они лишь несколько раз разговаривали при свидетелях, но сегодня Марин решил дальше не откладывать изъявление своих чувств. Скандальная связь Аннии Корнифиции с Пертинаксом после гибели ее мужа и сына больно ранила его, ведь он сам бы хотел оказаться