продолжал верно служить Риму, защищая сначала Далмацию от варваров, затем Нижнюю Германию, управляя алиментарными выплатами в Италии, разбираясь в хитросплетениях восточных интриг в Вифинии и Понте и наконец снова оказавшись наместником в Африке. На этом посту он сменил Пертинакса, что доставило Юлиану удовлетворение и даже радость.
После завершения второго африканского наместничества он вернулся в Рим, купил виллу на Квиринале и жил в ожидании новых назначений, но их не последовало. Зато в Риме блистал Пертинакс, сначала назначенный Коммодом префектом города, а затем и консулом. Дидий Юлиан знал, что от компании Коммода лучше быть подальше и не верил, что Пертинакс продержится рядом с троном долго и думал, что, скорее всего, император обвинит его в измене и казнит. Каково же было его удивление и глубокое разочарование, когда после внезапной смерти Коммода преторианцы тут же провозгласили Пертинакса новым императором. Дидий Юлиан предполагал некую заранее заготовленную договоренность между Пертинаксом и гвардией, которая делала честь хитрости и проницательности Пертинакса, но приводила в негодование его, Дидия Юлиана. Пока он жил в безвестности, его соперник не просто выжил в кругу Коммода, но и смог все обставить так, что стал августом. Жена Юлиана, Манлия Скантилла, прониклась к Пертинаксу чуть ли не большей завистью и ненавистью, чем ее муж. Суровая, властная и бесконечно честолюбивая Манлия каждый январский день повторяла мужу, как он все проворонил, вернувшись из Африки. Она кляла выскочку-вольноотпущенника, усевшегося на трон великих цезарей, и упрекала Юлиана, что он ничего не предпринимает, чтобы свергнуть Пертинакса. Манлия люто возненавидела Флавию Тициану – молодую, по сравнению с ней (пятидесятилетней!), императрицу, у которой был сын. А у нее только дочь. Манлия думала, что Пертинакс лишь для виду отвергает предложения сенаторов объявить Пертинакса-младшего цезарем, наверняка он просто набивает себе и сыну цену, специально заставляет сенат унижаться до поры до времени бесплодными просьбами.
Под воздействием жены Дидий Юлиан начал действовать. Он стал подкупать вольноотпущенников и рабов, служивших Пертинаксу, чтобы всегда быть в курсе всех дел и слухов вокруг августа. Кто-то охотно шел навстречу не слишком хитроумному, но берущему напором и богатством сенатору, но многие и отказывали ему. Затем, видя, что императорский дворец отныне не гремит пирами и удовольствиями, в Риме не проводятся масштабные развлечения, и очень многие сенаторы и всадники этим опечалены, Дидий Юлиан стал зазывать их к себе, создавая как бы альтернативу августу. Но богатых людей в Риме было предостаточно, и потому его пиры оказались лишь одними из многих других. Чтобы поразить воображение сенаторов и зазывать их постоянно к себе, требовались огромные средства. Их Дидий Юлиан тратить не спешил. Большинство сенаторов, как ему удалось выяснить, стояли за Пертинакса, впечатлились его решительными реформами и ждали продолжения прогрессивной политики.
Через подкупленных людей Дидий Юлиан узнал, что при вступлении на трон Пертинакс обещал каждому преторианцу по 12 тысяч сестерциев, но выплатил только половину и с оставшейся суммой не спешил. Также он узнал о напряженных отношениях между императором и префектом претория. Слухи же об убийстве Коммода сразу подтвердили подозрение Юлиана о том, что Пертинакс сыграл здесь неслучайную роль. Но вот слухи обросли новыми подробностями – Марция и Эклект уморили Коммода. Народ и сенат продолжал радоваться, преторианцы молчали. Юлиан не знал, что ему предпринять, хоть и понял, в пользу кого люди, убившие Коммода и жившие сейчас в почете на Палатине, предприняли свой акт возмездия. И наверняка Эмилий Лет, немедленно поднявший преторианцев для возвеличения Пертинакса, хотя труп Коммода еще не успел остыть, тоже был в сговоре. И вот теперь, когда между императором и префектом претория вбит клин недоверия, Дидий Юлиан пригласил префекта претория к себе, но тот категорически отказался. Не изъявил желания посетить бывшего партнера по консулату и император Пертинакс. Зато с большой охотой согласился префект вигилов Гай Фульвий Плавтиан, пришел консул Квинт Фалькон, а также сенатор Марк Силий Мессала, явилась сестра Коммода, Анния Корнифиция, богатый всадник Луций Марин и многие другие сенаторы и всадники.
Александр и Ливия ехали к дому сенатора Дидия Юлиана в крытой повозке, запряженной четверкой великолепных вороных коней. Повозка внутри была обита бархатом, под ногами лежал мех, а небольшие размеры повозки сохраняли в ней тепло и не позволяли февральскому ветру беспокоить путников. Муж и жена оделись на прием к сенатору, словно к самому императору, ведь они представляли там его и потому должны были выглядеть соответствующе. Ливия хотела сделать себе прическу в виде башни, какие она видела на бюстах императриц и богатых римских матрон столетней давности, но потом подумала, что, так как мода на них давно прошла, появление с такой пышной прической могли счесть за безвкусицу и высмеять. А Ливия, как и ее муж, являясь официальными лицами, не могли позволить себе насмешки со стороны.
Ливия очень переживала, как все пройдет у Дидия Юлиана. Она не знала, как и о чем говорить там с сенаторами и всадниками, как льстить, очаровывать и невзначай выспрашивать, кто распространяет слухи об убийстве Коммода. Но больше всего она опасалась домогательств, сможет ли Александр уберечь ее? Он так одержим идеей услужить Пертинаксу, чтобы император взял его к себе во дворец, что Ливии казалось, муж готов пожертвовать всем, в том числе и ею. Все последние дни Александр находился в каком-то лихорадочном возбуждении. Он расспрашивал ученых рабов – Диогена и Андрокла, много лет служивших Пертинаксу и присутствовавших при разных политических и частных встречах, стараясь выведать у них какие-нибудь секреты ведения светских бесед. Он ходил взад и вперед по атриуму, сочиняя какие-то речи, потом пил вино, снова что-то бормотал и в конце концов приходил к Ливии радостный, уверяя, что у них все получится. Александр пытался навязать ей общую стратегию, разработанную им, но в его хаотичных, почти бессвязных идеях она практически ничего не поняла. Ливия предложила мужу успокоиться и порасписывать амфору, но Александр с усмешкой отверг это бессмысленное ремесло. Ливия с неприязнью наблюдала, как муж менялся у нее на глазах. Он говорил и думал только о больших деньгах и власти как о неутолимой жажде, главном смысле и единственном правильном пути. Даже в постели он не мог полностью отдаться любви. Ливии казалось, что, будучи с ней, он теперь наверняка рисует в своем воображении дочерей знаменитых сенаторов. Когда она попыталась ему сказать о своих подозрениях, Александр опроверг ее слова, снова и снова говоря о любви, но Ливия видела его взгляд – мыслями и чувствами он был не с ней.