прав, и ты верно избрал ту же политику. Но я говорю о людях, служащих тебе во дворце. Это как свободные граждане, так и вольноотпущенники, так и рабы. Все они привыкли получать хорошие деньги. За хорошее вознаграждение человек работает хорошо. За очень хорошее – работает превосходно, и ты всегда можешь на него рассчитывать. Но когда его преданность перестают ценить, вот тут возникают проблемы. Словом, у меня нет уверенности в том, что дворцовые служащие не будут рассказывать лишнее тем, кто предложит им за это деньги. Более того, я не уверен вообще в твоей безопасности и в безопасности моей дочери.
– Ну что ты, Сульпициан, ты слишком подозрителен!
– Это вряд ли. В погоне за благом для всего римского народа ты забыл о ближайшем своем окружении. Ведь на днях пробравшийся вор, пытавшийся украсть кубок у Эклекта, свободно ушел. Как такое возможно во дворце, где много слуг и стражи? Только измена помогла злоумышленнику скрыться. Наверняка кто-то был подкуплен. А если пробрался вор, то убийца пройдет так же легко и так же легко выйдет, вот только тебе тогда может быть все равно.
– Мне кажется, что это преторианцы выпустили вора, – отвечал Пертинакс. Поучающий тон тестя, советы и критика, сыпавшиеся, как из рога изобилия, от человека лишь на несколько лет старше его самого, очень раздражали императора. Он еле сдерживал себя от более резких слов префекту Рима.
– Почему ты подозреваешь преторианцев?
– Дворцовая челядь бегала вооруженной по дворцу большими группами. Исключено, что кто-то оказался предателем и выпустил вора, ведь тогда это заметили бы другие. Но если вор успел выбраться из дворца, то он обязательно бы натолкнулся на патруль преторианцев, а они все, как один, утверждают, что никого не видели. Патрулируют по два-три человека, вот с ними легко договориться. Не исключено, что вор был им знаком.
– Вора можно пустить, договорившись, скажем, с поваром на кухне, – размышлял префект Рима. – Этот повар спрячет вора у себя в уголке, а когда суматоха уляжется, тихо выпустит. И так каждый здесь мог поступить, не только повар, которого я просто привел в пример. Наверное, и преторианцы могли. Правильно, что ты не исключаешь эту возможность. Тем более тебе надо лучше их всех приручать. А ты ужимаешь в деньгах челядь, задерживаешь выплату преторианцам.
– Сульпициан, что ты хочешь сказать?! Чтобы я платил этим людям сверх меры за то, что они и так обязаны делать?
– Да, так заведено.
– Это заведено Коммодом, и больше такого не будет! – вышел из себя Пертинакс. – Ты верно вспомнил закон Октавиана Августа против роскоши. Я обязательно его возобновлю! Достаточно жить только ради себя! Мы, римляне, всегда славились своей главной любовью – любовью к родине, к Риму, к его миропорядку. Мы должны жить и служить Риму, а не себе. Коррупция и своеволие Коммода и его любимчиков едва не привели нас к гибели. Этому больше не бывать! Ничего лишнего никто более не получит. Я – император! И я не стану прогибаться ни под преторианцев, ни под сенат, а вольноотпущенники и рабы, что служат во дворце, должны благодарить богов за такую судьбу. Такие же вольноотпущенники в других местах в поте лица добывают себе пропитание, а здешним рабам необходимо помнить, что они всего лишь рабы и, пока они едят вкусную пищу, живут среди роскоши и выполняют самую легкую работу, их братья задыхаются от непосильного труда на рудниках, погибают под бичом на галерах!
Сульпициан тяжело вздохнул, понимая, что все его попытки достучаться до императора бесполезны. И все же он решил использовать последний довод:
– Ты хочешь изменить все и всех, август. Но при этом на более или менее значительных должностях в империи, в Риме да и здесь, во дворце, продолжают оставаться те, кто занял их еще при Коммоде…
– Я понимаю, к чему ты клонишь, дорогой мой тесть. Так не будет продолжаться долго. День рождения Рима в этом году станет днем начала новой жизни. Я собираюсь сместить большинство тех, кто занимал посты при Коммоде, в первую очередь Эмилия Лета. Те, кто желают продолжения разгульной роскоши, беззакония, потворствуют безнравственности и насилию, берут взятки и сами их дают – все эти люди передадут свои должности тем, на кого укажу я. И пусть коммодовские прихвостни смотрят на моих ставленников со стороны и учатся жить по-новому. Осталось потерпеть их всего два с половиной месяца.
Глава восьмая
Дидий Юлиан уже несколько лет жил на Квиринале – самом высоком холме Рима. Его вилла располагалась неподалеку от Гранатовой улицы, где стояли виллы рода Флавиев – императора Веспасиана и его брата Флавия Сабина. А дальше находился храм Флавиев, построенный Домицианом как усыпальница членов его рода. Такое соседство чрезвычайно льстило честолюбию Дидия Юлиана. Сам он происходил по материнской линии из древнего знатного рода, в котором были консулы, и приходился троюродным братом императору Марку Аврелию. В детстве он воспитывался в доме матери Марка – Домиции Луциллы – и именно она сыграла решающую роль в том, что молодой Юлиан молниеносно стал подниматься по карьерной лестнице – коллегия двенадцати, военный трибун, квестор. К тому времени у руля империи встал Марк Аврелий и еще более поспособствовал восхождению своего родственника Юлиана – тот получил сначала должность эдила, затем претора. Последняя должность открыла ему путь к блеску и славе. Дидий Юлиан исколесил необъятные просторы империи, начав с должности проконсула в одном из самых дорогих городов – Коринфе, столице греческой провинции Ахайя. Затем из славной Греции Дидия Юлиана забросило на проконсульское кресло в Африку, в объятия роскоши и наслаждений. Из жаркой и богатой, благодаря египетской пшенице, Африки приказ императора поставил его командовать XXII Перворожденным легионом. Недолгое время на рейнской границе дало Юлиану какой-никакой, а воинский опыт, и следующие три года наместничества в провинции Белгика запомнились отражением натиска хавков и хаттов. За победу над варварами, не блестящую, но такую нужную в условиях долгой войны с маркоманами, Марк Аврелий удостоил Дидия Юлиана долгожданного консульства. Его партнером по консулату стал Пертинакс. Однако Юлиан несколько завидовал Пертинаксу, ведь тот имел больший воинский опыт, славу и заслужил любовь императора реальными заслугами, рвением и усердием в любых доверенных ему делах. Юлиан же понимал – если бы не его родство с Марком Аврелием, возможно, он остался бы навсегда незамеченным. Это чувство легкой неприязни к Пертинаксу, сыну вольноотпущенника, осталось с ним на долгие годы и после завершения консульства, хоть Дидий Юлиан и дальше