Читать интересную книгу Искусство скуки - Алексей Синицын

Я вспомнила ещё одну историю, Вернан. Ты прости, что я пишу о грустном и не задаю тебе никаких вопросов, касающихся лично тебя, твоей жизни. А впрочем, я задаю тебе вопросы, которые касаются всех живущих, а значит и тебя в том числе. А вдруг, кого-то это совсем не касается? Вот, например, я опять подумала про Бернара, он живёт какой-то совсем другой жизнью, они живут (я имею в виду их компанию – Бернара, художника Шарифа и прочих). Мне кажется, что в их жизни нет этих вопросов, этих переживаний, проблем, а вот у Марты, они есть, все есть, такие же как у нас. Ну, так я начала про грустную историю, она совсем короткая: отец вытащил своего сына-шалопая из петли, – у него, кстати, тоже были проблемы с наркотиками, – его удалось спасти. Затем, примерно через полгода, он на машине насмерть сбивает человека. А потом и сам умирает в тюрьме от туберкулёза. Вот, собственно, и вся история. Я даже не знаю, о чём тут спрашивать, и самое главное кого?

Тебе не кажется, что именно поэтому, на свет скоро появится, а может быть, уже появилось поколение людей, которые совсем не задают вопросов. Они знают то, что им нужно знать, и не знают и не хотят знать, то, что не считают нужным. Может это поколение мудрецов, Вернан? Ведь мудрец отличается от дурака не тем, о чём он спрашивает, а тем, о чём он не спрашивает! Выходит мы с тобой просто старые дураки! Ладно, не буду обобщать. Сейчас, во-первых, я дико смеюсь, а во-вторых, у меня убежал кофе. Ты не знаешь, почему говорят «у меня убежал кофе», а не «от меня сбежал кофе»? Нет, всё, это невозможно, я становлюсь совершенной истеричкой, хорошо, хоть я это понимаю, сейчас опять легко могу начать плакать от одной этой фразы: «от меня сбежал кофе». Почему он сбежал? Ему со мной было плохо? Его нужно немедленно найти, поговорить, успокоить, вернуть. Сбежавший кофе, он ведь такой беспомощный, один в большом городе! Всё, всё, сейчас, соберусь с мыслями…

Сидим как-то за столом, я, Люсия и Марта, приходит Бернар, здоровается, мы ему киваем в ответ, хихикаем. Он покрутился возле нас, походил, потом берёт со стола яркий жёлтый апельсин, подбрасывает его и говорит: «Хорошие у вас апельсины – квадратные». Мы покатываемся со смеху. А ещё, он может съесть целый лимон в одну минуту и не поморщиться, а ещё дождевого червя. Фу, какая гадость! Но сам он говорит, что всеядность и отсутствие брезгливости свидетельствуют о высокой степени человеческой терпимости к себе подобным. В его формулировке это звучит так: «Могу человека съесть, а могу стать его лучшим другом». Нет, ты слышал про такую современную каннибальскую толерантность? Я иногда не понимаю, когда он шутит, а когда говорит серьёзно. Всё выглядит одинаково весело и непринуждённо. «Марта, – спрашиваю один раз, – как ты не боишься общаться с этим человеком?» (Спрашиваю, разумеется, при нём). А она, как все северные девки, презрительно так морщит губки и отвечает: «Если бы я была уверена, что это человек, то наверняка бы боялась». Говорю тебе, это у них такой способ общения, общаются они так!

А я уже и сама запуталась, понять не могу, это, что, умышленное размывание, кажущейся им нелепой и искусственной серьёзности? Видишь, приходится самой нести всякую околесицу, чтобы хоть что-то сказать про всё происходящее, и при этом смеюсь над собой, над всеми нами, вымирающими динозаврами «измов» прошлого. Живут как дети, не ведая ни правил, ни приличий, какими-то своими человеческими инстинктами. А может быть, так и надо – доверять себе и Богу, а всё остальное послать ко всем чертям. Видишь, не смотря на отсутствие видимого старения, я как типичная старуха, всё оцениваю, а в конце делаю резюмирующее заключение.

Рожать ей пора, куда уже тянуть-то. Вроде, осенью собираются на Мартинику. Забавно, правда, Марта – на Мартинику? «Вы уж родите мне внука или внучку, детки» – примерно так, мысленно шамкаю я, своей молодой подтянутой вовсе не старушечьей челюстью, и для довершения комичности немного трясу головой в лёгком паркенсоне. Нет, правда, сейчас специально отошла, поглядела на себя в зеркало, повернула голову, в профиль, я – натуральный оленёнок Бэмби! Только гораздо лучше (смеюсь). С Люсией не знаю только, что делать…

Я часто думаю, почему я сама не путешествую, а ведь могла бы? Может быть, я не хочу новых впечатлений, ощущений для себя? Тогда, почему не хочу? Ведь, не сказать, что я ими некогда, в своё время, пресытилась. Я тебе уже рассказывала о своём католическом образовании. После насильственной и неестественной дефлорации, я, в принципе, получила действительно неплохое религиозное воспитание. Это же знаешь, как обычно считается, «жить» по-настоящему, на полную катушку – это постоянно пробовать на вкус что-нибудь новенькое, сладенькое – новые встречи, новые люди, новые зрительные впечатления, новые вкусовые, обонятельные и тактильные ощущения. Море голубое, яхты белоснежные, икра чёрная, небо синее, мужчины загорелые, солнце яркое, пальмы зелёные, лобстеры восхитительные! Все рецепторы и гормоны приведены в состояние полной боевой готовности. Чего бы ещё такого принять на все свои слизистые и не слизистые оболочки? Желательно на все сразу одновременно! Тело взаимодействует с миром. Нет, вот, видишь, мне никогда не удаются точные формулировки сразу. Тело становится полноправной частью мира! Я выражаюсь непростительно вульгарно и грубо, для воспитанницы католического интерната и немного утрирую. Впрочем, кому, как не воспитанницам католических интернатов иметь самые грязные фантазии. А всё почему? Во всём виновато пагубное воздействие на меня молодёжи. Ну, вот, вроде даже настроение улучшилось. Когда подумаешь, о какой-нибудь пошлости, да ещё свалишь всю ответственность за собственную развязанность на кого-то другого, всегда настроение улучшается, проверено!

Так, вот, Вернан, к чему я весь этот огород городила, не нужно мне всего этого, не нужно, и это очень странно, правда странно? Я, наверное, какая-то ненормальная. Или нет, всё понятно, это – патологически далеко зашедший аутоэротизм! Но, с другой стороны, классические аутоэротики должны любить и использовать собственное тело, для своих наслаждений, а я, часто наоборот хочу просто совсем избавиться от него. Совсем, совсем, чтобы его не было. Может, мне стоит сходить к психоаналитику, как ты считаешь? Или ты, наоборот, посоветуешь мне записаться на приём к Франциску Ассизскому?

Нет, не так, у меня вдруг созрело простое и гениальное решение! Я пойду к психоаналитику и как-нибудь уговорю его, – включу всё своё женское обаяние, – сходить хотя бы разик на приём к святому Франциску, а потом, думаю, святой Франциск и сам посчитает неприличным не нанести ответный визит вежливости психоаналитику. Так они и будут ходить друг к другу: по чётным дням психоаналитик к святому Франциску, а по нечётным, святой Франциск к психоаналитику, возможно, они даже станут со временем добрыми друзьями. Дружба, ведь это прекрасно! А сама я в таком случае смогу просто оставаться дома, чтобы заниматься поливкой своих любимых цветов, или вышиванием на машинке, или буду печь что-нибудь вкусненькое для Люсии и для Марты. (Бабка почти ничего не ест, неизвестно, чем ещё жива?). Я тебя не сильно утомила собственной персоной? Тогда слушай!

«Чёрт побери, Жоли, кто бы мог подумать!» – услышала я чуть сзади и справа от себя мужской голос, когда медленно передвигалась вдоль набережной Сены вслед за бутылкой «Moet», набитой для балласта просроченными горчичниками.

Я уже намекнула тебе в начале письма, если ты забыл, что всерьёз решила изучить на практике особенности дрейфа бутылок различных видов по реке в черте города. Они, кстати, все плывут совершенно по-разному, о бутылках из под Мартеля, например, и думать нечего! Вернан, верь мне, я поставила десятки экспериментов! Эти не протянут и полмили. А вот Брют «Piper»… Ладно, это отвлечёт нас слишком далеко от основной темы. Но, слышишь, рано или поздно я воспользуюсь этим чудным каналом связи!

Так вот, следуя за бутылкой «Moet», я слышу за спиной голос: «Чёрт побери, Жоли, кто бы мог подумать!». Не отвлекаясь от бутылки и не поворачиваясь, я задаюсь вопросом, кто бы мог подумать, что? Согласись, что, хотя бы, зная конкретное содержание мысли, я бы ещё как-то могла попытаться угадать, кому она принадлежит – ну, чисто теоретически, если мысли вообще кому-то принадлежат. А, так – выходила просто какая-то сущая бессмыслица.

Мне не хотелось прерывать своего успешного эксперимента из области урбанистической гидродинамики, тем более моя бутылка уже целых 36 минут уверенно и неуклонно следовала в сторону Porte de Sevres, обходя все попадающиеся ей навстречу движущиеся и неподвижные препятствия.

– Говорят, подумал папа, – сказала я, продолжая следить, как хищная птица за мелькающим в серых мелких волнах утёнком, – именно он предложил меня так назвать, а мама, судя по всему, была не против.

«Moet» безнадежно ускользал за поворот. На поворотах всегда приходилось догонять её бегом до следующего относительно ровного участка, но ты же знаешь, что в принципе, вся Сена – это сплошной поворот. Я попрощалась с исчезающей из вида бутылкой, как с утопленницей, ещё живой, но неумолимо уносимой в открытое море, и с нескрываемой досадой развернулась к «голосу». Передо мной стоял Серж.