Читать интересную книгу Искусство скуки - Алексей Синицын

Джерри Маллиигана и дождь он решил оставить как есть, видимо, и тот и другой ему не мешали, а, наоборот, по мнению Смотрителя, выступали соответствующим художественным фоном, тому, что он собирался сказать ей о недосказанности. Жоли решила слушать, учитывая это обстоятельство, то есть сразу всех.

Смотритель начал читать, в манере актёра, участвующего в записи постановочного радиоспектакля:

«Однажды, Никто-Никто потерял свою любимую чудесную булавку и сильно опечалился. Булавка была ему вещью, несомненно, нужной, даже, можно сказать, единственно необходимой в его никто-никтошной жизни. Я уже не говорю о том, что она была сделана из чистого золота. Её он использовал всякий раз для того, чтобы проверить спит он или нет!

Привидится ему, например, что орёл клюёт свою собственную печень, Никто-Никто разомкнёт свою любимую булавку, да и кольнёт себя в руку, и сразу понимает, что это был всего лишь сон. Не могут орлы клевать собственной печени, чужую – это, пожалуйста! Или покажется ему, что в семье одного крестьянина из провинции Сычуань родился его собственный, крестьянина отец, а через некоторое время жена ему и деда с бабкой в подоле несёт. Но ведь, не может череда рождений идти в обратном порядке к естественному ходу 10 000 вещей. Стало быть, всё это был, опять-таки, только дурацкий сон. Снова булавка выручила! А недавно ему вообще привиделось, что черти его в аду на сковородке жарят! Бедный Никто-Никто еле-еле сумел булавку раскрыть, так у него руки от страха тряслись. Но всё-таки сумел как-то раскрыть и уколоть себя особенно сильно прямо в задницу, для верности. И тут же всё стало на свои места. Как же его могут в аду черти на сковородке жарить? Он же, кто? – Никто-Никто! Вот, если бы он был кем-то, тогда совсем другое дело. А так, полная, конечно же, ерунда получается. Разве не ясно? В общем, мало ли подобных случаев, что кому привидится! Обо всём рассказывать, и смысла нет. Важно, то, что на всякий подобный случай, каким бы он ни был, у него имелась его чудесная золотая булавка – вернейшее средство отличить сон от яви. Понятно теперь вам, почему Никто-Никто так сильно опечалился?

«Куда же могла подеваться моя чудесная булавка?» – в отчаянии думал Никто-Никто и днём, и ночью. Много дней и ночей напролёт думал, жизни без своей булавки он себе представить не мог. Ходил по многим городам и деревням, всё спрашивал людей, не видел ли, кто его чудесной булавки? Но никто ничего о таковой даже не слышал. Люди только пожимали плечами. Пока один крестьянин из провинции Сычуань (уж, не тот ли, в семье которого родился сначала его собственный отец, а потом и дед с бабкой?) не пожалел Никого-Никого, и не дал ему свою собственную, не чудесную, а самую обычную булавку.

– А сможет ли она так же хорошо отличать сон от яви, как моя потерянная чудесная булавка? – Спросил недоверчиво Никто-Никто у крестьянина, вертя её в руках. – Она ведь совсем обычная.

Крестьянская булавка и вправду выглядела совсем уж простенько и непритязательно, даже, кое-где на ней немного проступала ржавчина, которая, разумеется, тоже внушительности ей никак не прибавляла. Сильно сомневался насчёт равноценности такой замены Никто-Никто.

– Хочешь – бери, а не хочешь – не бери, дело твоё. Не ешь, не пей, не спи, ходи и ищи дальше свою чудесную булавку. – Равнодушно заметил ему крестьянин, развернулся и пошёл своей дорогой.

– Постой, постой! Как ты сказал? – Удивился Никто-Никто. – Ходи, не ешь, не пей, не спи?!».

Но крестьянин повторять не стал…».

Смотритель снова легко засмеялся, подмигнул Жоли, а потом с почтительностью закрыл книжку, и понёс её обратно ставить на полку, образовалась небольшая молчаливая пауза из дождя и Маллигана, попеременно свингующих.

– Мне понравилась притча, ибо она сквозит тщетой мира и его инструментов. – Заявила Жоли, после того, как Смотритель вернулся на своё место. – Вы поклонник Мао?

– А Вы полагаете, что Мао, сам понимает, что делает? – Ответил он иронично вопросом на вопрос.

– Думаю, вряд ли. Так же, как египетские фараоны не понимали, зачем они возводят свои пирамиды, а китайские императоры, для чего они заставляют своих подданных строить стену, длиною в тысячи ли.

– Брава, мадмуазель Жоли, Вы уже начали читать Кафку! – Смотритель символически аплодировал.

– Разве? – Пожала плечами Жоли.

– Говорю Вам это совершенно определённо, уж поверьте. Для того чтобы читать, не всегда обязательно открывать книги.

– Но, если я вижу нечто такое, что раньше разглядел этот ваш Кафка, значит, и он этого не писал. – Фыркнула Жоли.

– И снова, Вы правы. – Подтвердил Смотритель, подтягивая локти на своей свободной атласной рубахе. – Но, таким образом, Вы и сами ответили на свой вопрос об идолопоклонничестве.

– Я поняла. – Она и сама никогда не была идолопоклонницей.

Жоли подумала, гася свою сигарету, что они так накурили в магазине, что все птицы, наверное, уже передохли. Но потом вспомнила, что Смотритель просто выключил их одним щелчком пальцев.

– Значит, птиц здесь на самом деле тоже нет? – Предположила она.

– Птицы есть, но они мало, что значат. – При этих словах Смотритель снова на несколько секунд щелчком пальцев включил птичьи голоса, чтобы продемонстрировать их реальность, а потом опять так же буднично выключил.

– Как Вы полагаете, – после некоторых внутренних колебаний Жоли всё-таки решилась спросить, – он вернётся?

– Хотите, чтобы он Вас склеил? Ну, да, ещё ни одной вазе не удавалось склеить саму себя. – Смотритель говорил без усмешки, как бы размышляя вслух. – Только зачем?

– Вот, и я сама не знаю, зачем? – Вздохнула давно разбитая ваза.

– Это можете решить, увы, только Вы сами, милая мадмуазель Жоли. Гонг, Конгу не помощник. – Скаламбурил Смотритель. А может это и в самом деле была какая-то, в своё время известная древняя присказка, о которой она просто раньше никогда не слышала.

Дождь продолжал один выписывать, неслышимые обычному уху рулады на парижских улицах, когда Жоли покинула птичий базар. Джерри Маллиган, птицы, Смотритель остались навсегда позади, в прошлом какого-то одинокого, не понятного самому себе времени…

Он ещё долго смотрел в размытое окно на Жоли, неуверенно скачущую между луж. А потом она, как альпийский канатоходец, балансируя зонтом, проходила по узкому бордюру, между норовящими смыть её потоками горных рек, поглощаемых беззубыми, жадно пьющими ртами люков городской канализации. Смотритель на то и смотритель, чтобы смотреть. Он и смотрел, слегка покачивая головой, и в глазах его мелькали отблески пламени горячих, нездешних кузнечных горнов, а в ушах его снова, во второй раз в жизни, – чего не может быть, – слышался зов Пустыни, от чего он неслышно шевелил губами, произнося какие-то неопределённые придыхательные междометия, а может быть благодарственные молитвы, или заклинания…

Кенгуру встретил её в коридоре, как всегда, своими смертельно немигающими глазами, и своей неимоверной смертельной усталостью. От чего он устаёт? – думала Жоли, старалась поскорее скинуть вымокшую одежду и избавиться от растрёпанного как осенний цветок мокрого зонта. Хотелось принять горячую ванну, с какой-нибудь древней докембрийской солью, ничего не ведающей даже о трилобитах, и с обильной пеной, чтобы можно было погрузиться на самое морское дно, как таинственное морское чудовище и одновременно скрыться в облаках, как прекрасная вольная птица. Она наспех сбросила свои туфли, разлетевшиеся по коридору в разные стороны, и по полу за ней проследовали в комнату, её влажные следы, которых она с собой туда не приглашала.

Стоп! По тем же ещё, не высохшим следам она проследовала в обратном направлении и включила свет. Кошачий корм в алюминиевой мисочке и вода оставались почти не тронутыми, но на полу валялось несколько клочков серой, с лёгкой проседью шерсти. Чучело кенгуру начало линять!

Жоли, опершись спиной о стену, и скрестив руки на груди, недоумённо смотрела несколько минут на эти клочки. Они лежали совершенно недвижно, хотя её мокрые стопы явственно ощущали слабые ламинарные струйки коридорного сквозняка. Она опустилась перед чучелом на колени и присела, отодвинув в сторону мисочки с кормом и водой. «Что с тобой происходит?» – Мягко спросила она, пытаясь заставить кенгуру сосредоточить на ней взгляд. (Чучело было небольшим, и их глаза оказались почти вровень). Но кенгуру, по-прежнему, не хотел обращать на неё внимания, или считал, что всё бессмысленно, в том числе и это. Теперь, помимо невозможной смертельной усталости, она уловила в стеклянных глазах чучела, явственную отчаянную досаду, в природу которой она пыталась вчувствоваться всем своим существом. Что это? Что это? Что с тобой? Точно так же, как она только что хотела избавиться от мокрых, липнущих к её телу ненужных вещей, чтобы остаться в своём первозданном виде, чучело хотело избавиться от чего-то, несомненно, мучившего его, но в той форме существования, в которой оно теперь пребывало, это было совершенно невозможно. «Разбитая ваза не может склеить сама себя, – повторила Жоли слова Смотрителя, – да?».