Читать интересную книгу Забыть Палермо - Эдмонда Шарль-Ру

Однажды вечером Патрик О’Брэди, заинтригованный столь молчаливым посетителем, спросил у Кармине:

— Ты демократ?

И Кармине признался, что не принадлежит ни к какой партии.

— Превосходно… Превосходно. Мы еще об этом поговорим. Вот твой лимонад, пей. Я угощаю.

Это был их первый разговор. После смерти Марианины прошло всего несколько месяцев, Кармине стал рассеянным и не задумывался над смыслом этого вопроса. Но постепенно у него вошло в привычку беседовать с Брэди, и тот через несколько недель спросил:

— Где ты работаешь?

— В бюро по найму.

— Здесь, рядом?

— Да, составляю контракты.

— Ну, а зачем ты тут?

— Как?

— Почему сюда ходишь?

— Это ближе других мест.

— И тебе здесь нравится?

— Не знаю еще.

— Тебе надо решить, да или нет.

О чем это он?.. Посетители подталкивали друг друга, заинтересовавшись и молодым человеком и этими вопросами. Но Кармине продолжал молчать, и О'Брэди понял, что Кармине не собирается что-либо объяснять и снова улизнет молча. Тогда он подошел к нему и схватил его за борт пиджака. Ему уж не впервые приходилось видеть нерешительных людей. С ними надо действовать иначе.

— Ты знаешь, где находишься?

Кармине, оказывается, понятия не имел. Присутствующие, человек двадцать завсегдатаев, смеялись и покачивали головами, Пат О’Брэди, обратившись к ним, добавил:

— Ну? Видали вы такого… Сыпь отсюда, проклятый ханжа! Все вы одинаковые.

Он оттолкнул Кармине, как бы намереваясь пробудить его, и крикнул:

— Тут демократы, понимаешь? Здесь клуб партии демократов твоего квартала, а я ими руковожу…

Хриплый голос О’Брэди как бы пронзил насквозь Кармине, похоже, что буйный нрав хозяина не сгладили даже годы спокойной жизни.

Взрывы хохота, издевки, шутки, точно выхлопы из мотора, шумно вырывались из глоток всех этих типов, лица которых были покрыты давненько не бритой щетиной, выглядели такими усталыми, потными, хранили следы тяжкого прошлого. Ну что за дикое веселье!

Прислонясь к стойке, Кармине подумал: «Это они надо мной издеваются… Меня так разглядывают», но вдруг почувствовал, что ему это приятно и он даже удовольствие ощущает.

Ему безумно захотелось что-нибудь выкинуть, отпустить лихую шутку перед этой публикой. Просто чертовски захотелось. Ведь Кармине было всего двадцать лет, и эта вывалявшаяся в грязи толпа пьяниц вызывала в нем просто презрение. А что, если напугать их чем-нибудь или одурачить? Произнести проповедь, молитвенно сложив руки: «Братья мои…» Вытащить из кармана газету, прочитать напевно чей-нибудь некролог… Или, сделав дикие глаза, заорать во всю глотку: «Колумб был генуэзец, банда кретинов! Генуэзец, поняли? Конец вашей песенке».

Но вместо всего этого Кармине вполне серьезным голосом спросил:

— Вам демократ нужен? Еще один, да? Напрямик скажите!

«Что ты мог бы сделать… Что ты мог бы сделать с этаким голосом!» Почему его мучала эта мысль? Он искал, что бы такое еще выкрикнуть в лицо этой серой толпе. В зеркале, там, в глубине зала, он заметил свой силуэт, стройный, сильный, выгодно отличающийся от сидевших здесь людей. Они от него еще чего-то ждали. Не то чтобы чего-то нового. Может, просто банальности. А он не решался. И вдруг все пошло само собой. Кармине поднял стакан.

— Вас не пугает демократ, который пьет только лимонад?

Послышался смех, появились улыбки, восхищенная публика зашумела, ему оставалось только дать свою подпись и указать на учетном листке дату рождения, адрес, профессию. Он подписался полностью: Кармине Бонавиа.

* * *

Победы Кармине множились, это был форсированный марш вверх по лестнице успеха. Но ему казалось, что все идет слишком медленно. Стремление преуспеть стало главным. Ничто другое в счет не шло. Даже для любви он не оставил времени.

В партию демократов он вступил, как мы уже видели, случайно. Ему хотелось уйти от прошлого, хоть на шаг отойти от него. И достаточно было пятнадцати лет, чтоб превратить Кармине в могущественную личность, в такого человека, который мог повлиять своими решениями на выборы губернатора штата или мэра Нью-Йорка… Мои разговоры о Кармине доставляли явное беспокойство тетушке Рози. «Он еще станет президентом Соединенных Штатов, вот увидите!» Она меня упрашивала: «Не надо так шутить, Жанна, перестаньте», и мы, злясь друг на друга, замолкали.

Кармине стал другим человеком. Пятнадцать лет непрерывной работы, кроме воскресенья, чтоб пойти к мессе. Пятнадцать лет постоянных забот о подчеркнуто опрятном виде, о превосходно сшитых костюмах, о маникюре, о том, чтобы говорить по-английски с нью-йоркским акцентом. Пятнадцать лет он старательно впитывал знания, чтобы плохо ли, хорошо, но блеснуть при случае эрудицией. Пятнадцать лет он тренировался в сдержанности, ведь Кармине был не из тех итальянцев, которые бурно жестикулируют. Исчез итальянец, нет его больше! Теперь это настоящий американец. Так думал о сыне Альфио; этим он не переставал восхищаться. Да, это был его сын, этот крепкий парень, который забегал в кухню бог знает в котором часу ночи, нюхал на ходу кастрюльки, глотал что попало, а потом устало валился па кровать, чтобы с зарей появиться безупречно выбритым, в безукоризненном костюме. Подлинным американцем стал его Кармине, и он отомстил за Альфио, за письмо из Палермо, за нищету отцовской молодости, за придирки дона Фофо и даже за гибель Марианины. Да, это был уже американец, именно это так потрясло Пата О’Брэди с первой встречи. Где он раздобыл такую уверенность в себе, этот Кармине Бонавиа? Откуда у него редкое умение все предусмотреть? Он просто покорял своих земляков, получал все голоса, которые ему были нужны. «С твоей-то головой… С тем, что у тебя здесь заложено…» — не уставал ему повторять Драчун. Говорили, что уже через несколько дней после того, как Кармине записался в демократы, Драчун завалил его работой. Возможно. На Малберри-стрит Кармине выделялся, и было бы странно, если Пат О’Брэди упустил бы его из виду. Сам-то Пат ведь был просто пьяницей, довольно безвестным лидером, и в партии с ним считались лишь потому, что он мог собрать какое-то количество голосов. Естественно, что Бонавиа, воплощение молодости, деятельности, динамизма, ему бы весьма пригодился. «Зови меня «патрон», хочешь?» — И он сделал его своим секретарем.

В 1938 году уже нельзя было дремать — в Европе слышался гул приближающейся войны и некоторые безумцы утверждали, что если разразится конфликт и Франция с Германией начнут валять дурака, то Америка вмешается. Что за нужда Америке лезть в подобную авантюру? Мало ей забот с десятью миллионами безработных, что ли?

Когда Кармине Бонавиа предложил О’Брэди «свою идею», тот был восхищен:

— Как это тебе пришло в голову?

Брэди таращил на него влажные глаза, серые, как устрица, немного одуревшие, а Кармине дивился тому, что не мог бы объяснить, как у него появилась эта мысль.

— Да я не знаю… Не задумывался. Всегда есть какие-то планы в голове.

«Гений этот парень, просто гений. Надо же, этакое дело задумать, изложить его вечером обычным тоном, заложив руки в карманы, как будто ничего особенного».

«Идея» обошла весь квартал. Кармине предложил оказать некоторое давление на своих прежних сослуживцев по бюро найма с тем, чтоб они предоставляли работу лишь тем безработным, что согласятся голосовать за демократов. Нашлось, конечно, несколько членов клуба, которые поинтересовались, как он этого добьется. Ведь за несколько даровых стаканчиков спиртного ничего не удастся сделать. Стало быть, нужны деньги? Конвертики вручать? Да кто об этом говорит? — спрашивал Кармине и заявлял, что надо уметь убеждать, находить удачные доводы, и этого хватит. «Увидим, увидим!» — прошептал О’Брэди, и глаза его более чем обычно слезились и мутнели. Кроме гениальности, еще и честность — нет, в окружении Драчуна этого не ожидали. Не то чтобы честность не ценили, но… Но к этому еще надо было привыкнуть. Странный Бонавиа. Он хотел убедить Брэда Третьего, что следует с умом и осторожностью пользоваться нажимом в предвыборной кампании. С осторожностью? Что он имеет в виду? Не думает ли этот новый секретарь, что он здесь самый главный? И потом, как он разговаривает с Патом О’Брэди, пусть тот не брезгует в выборе средств, пусть пьяница, но как-никак достаточно влиятелен. Ни один лидер в городе не может пока сковырнуть его с политической арены. И такому-то человеку Кармине решается сказать: «Лет двадцать назад это еще было возможно. Тогда партия могла позволить себе роскошь быть бесчестной. А теперь это не пройдет. Партия обязана предложить своим членам что-то побольше, чем обещания работы и гуся на рождество. Надо иметь идеал, программу… Надежду на то, что законы обновятся… Давно настало время покончить с подлой привычкой подкупать избирателей. Эти деньги, патрон, поверьте мне, расходуются зря, это чистый убыток…» Просто фантастика, а? Этот молокосос только позавчера стал демократом, а уже учит старого Брэда. И где учит, в его собственной вотчине, в округе Нью-Йорка, где тот бесспорный лидер уже много лет. Окружение Пата О’Брэди было в изумлении. К концу года здесь уже недружелюбно относились к Бонавиа, причем особенно повлиял на это чрезвычайный интерес, проявленный к новому секретарю политическими верхами города. Сторонники О’Брэди утверждали, что слишком пылок этот Бонавиа, чересчур у него много несуразных идей. Например, он воспользовался визитом одного из влиятельных членов партии и сказал, что ему кажется целесообразным пригласить на консультацию известного в то время специалиста по связям с общественностью, некоего мистера Мак-Маннокса. О’Брэди попробовал осадить Кармине, заткнуть ему глотку, и его поддержали члены клуба. «Приглашать этакого шарлатана, да еще перед великим постом? С какой стати?» Все это в адрес специалиста по общественным связям, — хотя тот был известен, его фотографии нередко появлялись в газетах. «Да он паяц! Пусть рекламирует фирму, выпускающую зеленый горошек… А при чем тут партия?» Бредовая идея, курам на смех. В клубе все так считали. Однако влиятельный приезжий раздраженно заявил: «А я не разделяю, господа, вашего мнения. — И добавил: — Неплохая мысль, надо пригласить специалиста». Все это было сказано тоном, который надлежало рассматривать как указание. И Кармине отправился на следующий день консультироваться с Мак-Манноксом.